Кокарев робко приближался, уже издали улыбаясь ему искательно и застенчиво.
Дмитрий Николаевич повернулся и пошел прочь. Кокарев замер посреди коридора. Лицо его стало растерянным и огорченным. Он так ждал этой встречи и разговора…
Эти воспоминания, потеряв свою остроту, все же оставались болезненными. Колебания — ехать ли? — исчезли. Ехать! Это был побег и от самого себя, и от этой среды, к которой почувствовал он острую неприязнь. Это было веленье судьбы и последняя надежда воскресить душу его таланта. «Туда, где нет этих людей и меня не знают».
Дмитрию Николаевичу хотелось жить с людьми, непричастными к искусству. «Без этих Бертиных». Да, и Бертину он не верил. Наверное, тот так же смеялся над ним за его спиной. «А что, если это правда? Если я не был никогда художником? Кажется, настоящий талант не продается».
Дмитрий Николаевич принял успокоительную венгерскую таблетку: она и успокаивала и поднимала настроение. Скоро он почувствовал равнодушие ко всему, что осталось в Москве, и с удовольствием стал вспоминать о друге своем Обелине, к которому ехал.
Арсений Георгиевич О’Бейль — полуфранцуз, полушотландец по происхождению. Предок О’Бейля был наполеоновский солдат, обосновавшийся в России в 1812 году. В дальнейшем О’Бейли превратились в Обелиных, поселились в Петербурге — врачи, инженеры-кораблестроители, музыканты, — они стали типичными ленинградцами и патриотами своего города. Обелину пришлось покинуть Ленинград в связи с болезнью жены, которой оказался вреден тамошний климат. Так попал он в Сибирь и обосновался в Абакане.
Рассматривая портрет французского солдата — деда Арсения, нельзя было не заметить меж ними родственного сходства. У Арсения были тоже мелкие черты лица, ростом он был не высок и не силен физически, но ловок, беспечно весел и несколько легкомыслен — очень любил развлечения и удовольствия. В их число, впрочем, входила и музыка, его собственная музыка, не лишенная своеобразия, которую легко было слушать и нетрудно понять. Молодой композитор имел успех. Первую свою сюиту он подписал «О’Бейль», но понял вскоре претенциозность этого имени и удовлетворился скромной подписью «Обелин».
Дмитрий Николаевич улыбнулся, растроганно вспомнив школьника Сеньку Обелина, его забавную и миловидную физиономию.
Девочки отдавали ему предпочтение перед Дмитрием, несмотря на маленький рост. Он никогда не был с ними застенчив: он мог всякого наболтать и угодить любой собеседнице, пока Дмитрий Николаевич выжимал из себя тяжеловесную шутку. Недаром о Диме Смольянинове одна девочка сказала, что он «тяжел на язык».
