— Октябрята — дружные ребята, читают и рисуют, играют и поют — весело живут! — чувствуя, что от восторга его сердце готово разлететься на сто кусочков, Мишаня высоко вскинул голову, и, передавая почётную вахту другу, с чувством исполненного долга сжал Славкину ладонь.
Кропоткин, растерянно моргнув, повернул голову к Шелестову, и в его глазах отразилось полное недоумение. В том, что пришла его очередь читать, не было никакого сомнения, но, как на грех, простая и ясная, десятки раз повторенная под сводами родного актового зала коварная строчка в самый нужный момент напрочь вылетела из Славкиной головы. Подавленно сглотнув, он прислушался к недоброй тишине, нависшей над его бестолковой головой дамокловым мечом, но, бессильный что-либо исправить, уловил только мелкое и частое постукивание своих собственных зубов.
— Только тех…
Шёпот Ларисы Павловны, казалось, был слышен на другом конце длиннющего парадного зала, но на застывшего в столбняке Славку её слова не произвели ни малейшего эффекта. Оторопело моргая, он облизывал дрожащие губы, но вместо заученной строчки, которую ещё час назад знал лучше собственной биографии, в его сознание, растекаясь липким страхом, вползала оглушительно немая пустота. Славик безотрывно глядел на портрет всемогущего вождя всех народов и леденел от предчувствия непоправимой беды, но по-прежнему не мог произнести ни звука. Слабо шевельнув заледеневшими от страха пальцами, он беспомощно задёргал лицом, и его глаза стали постепенно наполняться слезами.
— Кропоткин! Только тех… — пытаясь выкрутиться из неловкой ситуации, Лариса Павловна отбросила условности и перешла с шёпота на нормальный голос. — Только тех…
Противная липкая тишина, нарушаемая слабым гудением люминесцентных ламп под потолком, окутала Кропоткина со всех сторон. Раздавленный её тяжестью и ощущением собственного ничтожества, сгорая от отчаяния и стыда, Славка стоял в строю, и, чувствуя, как, будто ошпаренные, полыхают его оттопыренные уши, всё ниже и ниже опускал голову под укоризненным взглядом Ильича в алых знамёнах.
— Только тех, кто любит труд!.. — неожиданно голос Мишани разрезал студенистую тишину вокруг друга, и, рухнув на алую дорожку ковра, она разлетелась десятками звонких, как колокольчики, детских голосов:
— Октябрятами зовут!
Остановившись перед ковровой дорожкой, родители, вожатые и учителя выстроили детей парами и, замкнув группу, начали медленно подниматься по ступеням Мавзолея.
