Покинув машинное отделение, мы поднялись по трапу узкого аварийного тоннеля и оказались в коридоре с красной ковровой дорожкой и большим количеством дверей. «Здесь живут рогатые, – сказал Рыбаков. – А вот тут – каюта дедушки». Он открыл дверь в просторное, светлое помещение. Уюта ему придавала деревянная мебель и занавески на иллюминаторах.
На потрескавшемся диване валялся с ногами маленький небритый человек с голой головой, в тренировочных штанах и грязной майке, которого я вначале принял за капитана. Перед ним возвышалась огромная бутылка виски и банка с зеленоватой жижей, возле которой на перевернутой крышке лежал наколотый на вилку огурец.
«Павел Серафимович, а мы к вам», – церемонно поклонился Рыбаков. «Разреши представить моего нового друга Рафаила, а также уточнить, никого ли он тебе не напоминает?» Павел Серафимович нехотя слез с дивана, не сразу попав пальцами ног в пластиковые шлепанцы, и сунул мне черную толстую ладонь. Только тут я понял, что он смотрит без звука плазму, где показывают женский волейбол.
«Это сын небезызвестного тебе нашего великого Тихона Петровича Гаркунова», – продолжал в своей манере Рыбаков, не обращая внимания на то, что Павел Серафимович по всем признакам не хотел отвлекаться.
Я втиснулся на кожаный диванчик, затем туда же присел Рыбаков. Одним глазом глядя в экран, Павел Серафимович достал вилки с тарелками, три стакана и наклонил бутыль, наливая алкоголь.
«Дорогой Рафаил, перед вами знаменитый Павел Серафимович Ляжкин, нынешний стармех уже на «Фантоме-5», а в прошлом король воды, говна и пара у вашего батюшки. Прошу любить и жаловать».
Налив виски и наколов каждому по огурцу, Ляжкин коротко произнес: «За Тихона». Затем облокотился на стол и, тщательно перемалывая хрустящий овощ рельефными мышцами головы, посмотрел снизу вверх глазами, которые я бы охарактеризовал, как внимательно-водянистые. «Чем могу служить?»
«А можешь ты служить следующим, – подхватил мой провожатый. – Сей птенец интересуется не только, так сказать, рабочими подвигами своего батюшки, но и таким мистическим аспектом мужской жизни, как личное, интимное существование. То есть необходимо вспомнить, что говорил его отец о своей семье, а также какого мнения был о женщинах в целом».
Павел Серафимович дожевал огурец, облизал пальцы и усталым жестом сгреб стаканы. «Здесь рассказывать особо нечего, – мотнул он головой, наклоняя бутылку. – Ты сам все знаешь… у тебя и язык поподвешанней…» – «Да, но одно дело рассуждать о таких эмпиреях на земле, в присутствии представительниц прекрасного пола, – продолжал друг отца, принимая щедро наполненный стакан. – А другое – в тесной мужской компании в море, куда
