Один позвал меня, даже уже в позднее время, и стал рассказывать какую-то такую историю, что вот гроб, муж лежит в гробу, а эта женщина, которую он мне предлагал играть, там с кем-то другим при гробе. Я говорю: «Дорогой мой, вы, наверное, шведское кино насмотрелись? Что ж такой плагиат?» Мне было стыдно за него, безумно стыдно.
Там… в 90-е годы выбора не было. Не было. То, что оскорбляет человеческое достоинство. Просто смиряться перед этим, или ради роли, ради того, чтоб тебя видели и узнавали, соваться в любую помойную яму…
– А вы могли бы рассказать, как вы в Киевской лавре встретили священника, который угадал в вас, в актрисе, будущую матушку?
– Я пришла просто в перерывах между съемками в лавру, ну, понятно, в пещерки. Подхожу к пещере, и какой-то монах, довольно такой рослый, довольно молодой, говорит: «О, я тебя знаю, в телевизоре видел». Я говорю: «Батюшка, я же сюда помолиться пришла. Ну, что вы мне про телевизор?» И когда я вышла из пещер, конечно, там было… не хотелось уходить, он стоял. Мы стояли, разговорились. Он меня покормил очень вкусным… Принес ломоть хлеба серого, красный, какой-то малиновый помидор огромный, разрезанный. Причем я запомнила очень хорошо, что он этот хлеб посыпал солью, крупной такой, и втер пальцем. Я на это смотрела, как на чудо. Дал помидор и говорит: «Ешь». Я съела, это был какой-то нектар. Поблагодарила, он меня проводил, просто бросил на ходу: «А будешь матушкой». Так, мимоходом.
А фильм, где я играла монахиню, «Архиерей», тоже по Чехову. И я там не играла, меня просто поставили на клирос, дали «Цветную триодь», это пост был, а я должна была читать. И я читала себе и думаю: «Господи, а ведь я это все знаю, я это помню, для меня это все совершенно органично». Я тогда в кино вдруг ощутила абсолютно, что это мое, что я именно здесь должна и быть. Хотя это было таким как бы мимолетным ощущением, и я не придавала этому значения. Думала, ну, мало ли бывает? А откуда я могла это помнить и знать? Не знаю. Я до сих пор не знаю. Но я знала и помнила даже запах собора, такой сыроватый. Не знаю, что это, что это бывает в душе человека, какие вдруг… Это же неизвестно, ведь самая таинственная, самая интересная, самая загадочная и неразгаданная – это душа человека. И сколько бы ни гадали и ни разгадывали, она останется во многом, очень во многом тайной.
– Каким был ваш путь к вере?
– Мне кажется, что я и родилась уже с верой, потому что и в роду были монахи, и отец молился. Я все помню своего отца в правом углу на коленях, так что это было как-то очень органично. Я понимаю, что мне повезло, и причем очень повезло. В самое такое время, когда была антирелигиозная пропаганда, как-то его Бог хранил. Потому что лампада у нас горела всегда, отец ходил в церковь, при этом он был коммунистом. Но его вера была так глубока, и, видимо, он молился, что его никто никогда не трогал. Была у нас в доме антирелигиозная фракция, и за какие-то огрехи отбирали паспорта, и людей… Они должны были выехать и жить не в городах. Но так случилось, что моего отца, так как в фракции был главный – земляк моей мамы, никто не тронул.
