Так Меренков оказался на физико-химической кафедре ППИ и некоторое время жил спокойно, почти не вспоминая ни о Терьене, ни о предсказанном им брейнорине. Звонок зазвенел у него в голове ровно через два года: он только что поступил в заочную аспирантуру Менделеевки и, просматривая в ее библиотеке литературу по теме будущей диссертации (ах, как красиво и зазывно переливалось это слово: «диссертация», как сладко было предвкушать, что его будут называть «кандидат химических наук Меренков»), раскрыл «Эпплайд Биокемистри» как раз на странице, где прямо с самого верха на него смотрела фамилия Терьена. Перелистав четыре странички назад, Сергей оказался в начале статьи еще неизвестного тогда ему ученого из университета Небраски со звучной и, судя по всему, индийской фамилией Сридхарачарья. Сридхарачарья писал, что опасения профессора Терьена не совсем основательны, что существует способ провести в одном сосуде сразу две реакции — для этого надо точно выставить температуру, оптимальную для одной реакции, похолоднее, а вторую реакцию подстегнуть резонансным источником внешней энергии. Лучше всего, конечно, подошел бы ускоритель, но для лабораторной демонстрации вполне сойдет и лазер.
Меренков перечитал статью еще раз. Что ж, с большей частью ингредиентов он работал или имел дело во время диплома, лазер с подходящими параметрами на кафедре есть — пылится уже который год в кладовке. Он вспомнил о чудодейственных гипотетических свойствах брейнорина… и пропал. Пропал весь, всем нутром, всеми своими потрохами. Он кое-как выполнял работу на кафедре, не обращал внимания на аспирантские сроки, писал формальные отчеты для своего профессора (доктор наук Петросян был очень недоволен: исследование влияния режима выпечки заварного теста на его пористость и кислотность совсем не продвигалось и надежда выпекать эклеры на 20 процентов быстрее, чем по нормативу, блекла и блекла). Меренков думал только о брейнорине. Доставание реактивов, строительство нагревателя с регулируемой и стабильной температурой, подстройка лазера, изучение теории — все это поглощало его время и внимание без остатка.
Каждый понедельник, закончив лабораторные со студентами, он мчался на электричку, в Москву, в академическую библиотеку, в зал новых поступлений, и бросался к полкам, ища свежие выпуски реферативных журналов, все поступления по биохимии, труды конференций, обзорные брошюры.
Он не только знал фамилии своих конкурентов, но и относился к ним как к своим знакомым, наделял их характерами, семьями, привычками, домашними животными. Серж Терьен, парижанин, единственный, кого он видел на фотографии в «Химии и жизни» — жизнерадостный толстячок лет 60. Наверное, он любит по выходным гулять по бульварам с тросточкой, на поводке у него такса, а под мышкой свернутая в трубочку «Фигаро». Индус Анантападманабх Сридхарачарья из Омахи (имя запомнилось и произносилось совсем легко) виделся ему в яркой чалме, с горящими черными глазами, жена его любит желтое сари. Джонатан Питерс из университета Юты должен был носить джинсы, ботинки на толстой подошве и кожаный пиджак с подшитыми лоскутами на локтях. С этими людьми Сергей мысленно беседовал вечерами, когда сидел в лаборатории, спрашивал у них совета, хвастался перед ними успехами.
