Это было довольно радостное время. Андрей в ту пору находился в Свияжске и свел дружбу с некоторыми черемисами.
Он участвовал в их набегах на Казань, предпринятых в угоду царю Иоанну, поскольку понимал: без хорошего руководства эти простодушные люди только погибнут без толку. Два черемисских «полка» охотно приняли его руководство и сочли это признаком доброй дружбы.
Андрей Палицкий был занят одним: чтобы свести потери к возможно меньшему числу. Отступая под ударами казанских татар, он ловко обманул врага и ушел в леса, пустив запасных лошадей в степь. Годы монгольского владычества многому научили русских — и в том числе как справляться с теми же татарами. Палицкий мог только удивляться тому, как татары попались на собственную же уловку.
В этом бою Андрей снова был ранен, на сей раз — в бок. Рана опять оказалась худой. Не везло Андрею. Два стрельца вынесли его на руках и устроили в Свияжске. Думали, умрет боярин — соборовали его в церкви Рождества Пресвятой Богородицы, хотели даже постричь в схиму, чтобы отошел благодетель в ангельском образе. Но Андрей пошел на поправку и от пострижения отказался. «Хочу послужить России в седле, с саблей в руке», — объяснил он свой отказ.
— Да ты, батюшка, и на коня-то теперь сесть не сможешь, — плакал верный Авдей.
Андрей отмахивался.
— Еще как смогу! Молчи, Авдейка, не то прибью тебя! Надоел ты мне хуже горькой редьки…
* * *
…Казань вспоминалась Наташе совсем не так, как Андрею. Да и Сергей видел мысленно иной город, не деревянный. Казань удивляла прежде всего своей русскостью. Это был, на первый взгляд, старинный русский городок, родина Шаляпина — в общем-то, захолустье. Российская провинция конца девятнадцатого века глядела из множества церковок, усматривалась в двухэтажных домах, деревянных на каменном фундаменте… Только названия были татарские, вместо «ул.» — «ур.» («урочище», шутили некоторые).
Кремль, возведенный при Иоанне Грозном псковскими мастерами, — белокаменный, с характерными русскими зубцами, с множеством луковок церковных куполов, выглядывающих из-за стен. И только в последние годы возвели там медресе, прямо в Кремле, и несколько новых мечетей, и ночами Казань стала вдруг напоминать сказку «Тысяча и одной ночи»: в зеленоватом, волшебном свете фонарей, на фоне черного неба (куда более южного, чем питерское или московское!), вырисовывались тонкие минареты, посверкивали, соперничая с молчаливой луной, полумесяцы…
Казань была как праздник, точнее — как достойное завершение бесконечного бала, имя которому — «Зиланткон».
