Таков Брытков.
Зубарев — середняк. Краснощекий, плотно сшитый, здоровый, улыбка во все лицо, он здорово бегает, хорошо стреляет, он все делает «справно», «как следовает».
В политике Зубарев не шибок. Он сконфуженно улыбается, когда говорят о политике. На собраниях голоса его не услышишь. Да и какой он оратор? Это не его дело, что вы, ребята!
Да он не подавал своего голоса и в палатке тогда, когда шли там «политические разговоры». Комсомолец, он молчал и тогда, когда некие, не в меру ученые одногодники хаяли комсомол и посмеивались над коммунистами.
Он был середняком, золотой середкой, молчанье — золото, не тронь меня, я тебя не трону.
Но армия не терпит нейтральных. Ты сразу скажи, чтоб весь полк знал, какой ты есть: и если ты советский, так бей по кулаку — а кулачьи агенты и в казарму проникают, а молчком действовать не удастся, потому что каждый товарищ с тебя ответ спросит.
И Зубарев медленно, упорно стал учиться политической мудрости. Туго идет у него. Он выступал на собрании один-другой раз.
— Не оратор я! — И даже вспотел.
В походе он действует отлично, неутомимый, быстрый, сообразительный связной.
Третий связной — Щукин.
Щукин на зимних квартирах, когда массовая волна ударничества охватила роту, был единственным, кто отказался быть ударником.
Щукин во время тактического учения матом обложил командира, отказался исполнить приказание.
Сормовский рабочий, он держался в роте в стороне. Рыжий, веснушчатый, ходил он посмеиваясь. Посмеивался, когда его крыли на собраниях, посмеивался, когда пропечатали в газете, когда объявили поход на «щукинщину».
Ничто его не трогало. Неисправимый.
А вот на походе отлично, прямо по-коммунистически самоотверженно работает. Ни хныканья, ни ругани: беспрекословное умное выполнение приказания.
Щукин сейчас — ударник, имеет массу благодарностей.
Что произошло?
Может быть, подействовал рассказанный выше метод Власьевского.
Может быть, поход, боевая обстановка пришлись Щукину больше по нутру, нежели зимняя учеба.
Я работал как-то с Щукиным, до похода еще, в обороне. Мы рыли окопы. Щукин свирепствовал: жирная земля неиссякаемым потоком лилась с его неутомимой лопаты. Обливаясь потом, он не хотел отдыха и работал как ударник.
Может быть, ему, нижегородскому парню, была родней и веселей эта дружная работа на земле. Жидкая земля, расступающаяся под его упорной лопатой, напоминала ему нижегородские родные поляны, и мышечный труд, заставлявший играть его мускулы, был приятной забавой.
