У Василия Малкова — инструктора-собаковода — умер ребенок. Он получил об этом вечером письмо в горы.
Не знаю, что передумал Малков в эту ночь, но на утро он был по-прежнему образцом бодрости и спокойствия.
Харитон Авдожян, взводный, партийный организатор Дремовского ударного взвода, увидел, что лошадь завязла в болоте. Авдожян бросился ей на выручку. Утопая вместе с ней в грязи, он выволок ее, спас. Да только глупая лошадь поблагодарила по-своему — наступила на ногу и пожала ее: «спасибо, мол».
Так, с распухшей ногой, не прекращая выполнять своих обязанностей, пошел Авдожян на штурм высоты 1112.
— Вай, вай, не может быть, — покачал бы головой старик, — шутышь? Хе-хе-хе…
А батареец продолжал бы рассказывать то, что известно всему полку.
Еще в Горджоми заболел коммунист — боец Перцев, но эвакуироваться отказался:
— От взвода никуда не пойду.
И не ушел. Больной, «температурный», проделал ночной марш и, когда заметил, что коновод устал вести лошадь, пошел ему на выручку и лошадь довел до конца.
У Оманидзе — ответственная работа: басист нашего геройского оркестра. Когда он заболел, то задумался: как же это оркестр без басиста? Вся гармония пропадает. И в лазарет не пошел.
Командир взвода Кобахидзе начал чувствовать недомогание. Он удивленно почесал черную бороду:
— Заболел, га?
И продолжал исполнять свои обязанности. Ему не раз говорили:
— В лазарет надо.
Но Кобахидзе смеялся:
— Через час все пройдет.
В Цихис-Джвари, когда уже почти кончился поход, он свалился, и его увезли в лазарет.
Боец тюркской роты Леон Гаспаров вел лошадь с вьюками. На пути крутой обрыв. С вьюком лошади тяжело будет.
И Гаспаров снял с лошади груз, взял вьюк на себя, перенес его через обрыв, а затем уже провел и лошадь.
«Гвозди бы делать из этих людей,
Крепче бы не было в мире гвоздей».
Черешня часто вспыхивала на нашем пути. Горит ягодка на солнце, исчерна-красная, сочная, налитая.
Мы идем садами, фрукты свисают на тропу, дух от них — неописуемый.
Вот приподняться на седле, чуть дернуть ветку, и посыплется ягода прямо в пересохшую, наглотавшуюся пыли глотку. Да чего там приподняться! В богатом, тароватом селении Клде мы располагаемся прямо в садах. Сады тут огромные, яблоки под деревьями валяются, упали, собственной тяжести и сочности не выдержали; нагибаться не нужно: сами ползут в рот.
Нельзя!
Политрук объяснил: нельзя.
Полковая газета вышла, пишет: нельзя.
Почему нельзя?
В детстве понятия наши о собственности и чести воспитывались просто: нас драли, но мы все же лазали на чужие баштаны за сладкими кавунами и тут же, хряснув о колено, били их и ели.
