Потом я побывал у них в Кавендише: Солженицын меня пригласил в гости, когда я проводил свой академический отпуск в Гарварде. Я взял машину напрокат и поехал в штат Вермонт. Наталья Дмитриевна Солженицына меня предупредила, что найти их дом довольно трудно, но добавила:
– Спросите в бакалейном магазине. Вам покажут.
Я так и поступил. Дама, владелица, конспиративным тоном сказала:
– Обычно мне велено никаких сведений не давать, но вам – могу.
Встретил меня один из сыновей – Степан; старшего, Ермолая, не было дома, я его так и не увидел в тот раз. Но жива была ещё мать Натальи Дмитриевны Екатерина Фердинандовна. Многое меня тогда поразило – рабочее пространство (не назовёшь его кабинетом), жилой особняк, пруд с плавучим домом. Но я не взял с собой фотоаппарат, так что, когда Екатерина Фердинандовна мне предложила: “Не хотите оставить себе на память фотографию с Александром Исаевичем?” – я в отчаянии развёл руками. Они, конечно, сняли на свой, но в итоге у меня, всю жизнь писавшего о Солженицыне, переводившего вместе с Люсиль “Раковый корпус”, есть одна-единственная фотография, на которой мы вместе. На том снимке у меня огромные очки, я почти себя не узнаю. А он вполне узнаваем. Ещё Солженицын мне показывал, как пишет “Красное колесо”. Верхний этаж – один узел, нижний этаж – другой. Все эти конвертики, в которых собраны выписки с деталями для данного эпизода, главы романа в целом… Его метод – тщательное нагромождение деталей внутри огромного текста.
Спустя четыре десятилетия я демонстрировал крохотную часть этих конвертов на женевской выставке, и совсем недавно – в Париже, в год его столетия. Названия птиц, растений, диалектизмы… Каждый персонаж имел свой конверт, каждая черта, каждая деталь – свою карточку. И, когда было нужно, он находил нужный конверт, вынимал карточку с заметкой и добавлял характерности герою. Я думаю, что ни Бальзак, ни Диккенс, ни Золя не работали и не могли работать таким образом.
И ещё в памяти осталась встреча с ним в программе нашего телевизионного бога Бернара Пиво, чей “Апостроф” смотрела тогда вся читающая Франция. Я участвовал в том эфире. В студии были два наших знаменитых Жана – Жан д’Ормессон, писатель с величайшим шармом и тогдашний директор газеты Le Figaro, и Жан Даниэль, журналист, болезненно усомнившийся в социализме. Бернар Пиво пригласил и меня, и Никиту Струве, а переводил Никита Кривошеин, так что мы образовали дружескую фракцию.
