Со скрипом, но все-таки было принято решение «Крокодилу» ответить. Писали ответ Рассадин и Сарнов. Ответ мурыжила и обкатывала редколлегия, смягчались резкие характеристики пасквильного выступления «Крокодила», вставлялись традиционные оговорки: «Фельетоны Л. Лиходеева есть за что критиковать...», «Может быть, не все они, с точки зрения художественной, совершенны...», в общем, борьба шла за каждое слово. Некоторые члены редколлегии настаивали, чтобы ответ был подписной, не редакционный. Эта возня продолжалась несколько дней, но все-таки ответ, хотя и с довольно беззубым заголовком «Грубость не украшает» — тоже результат коллективного творчества редколлегии,— был напечатан.
Вернулся из дальних странствий Смирнов, посетил высокие сферы, доложив о своем возвращении, и имел возможность убедиться в справедливости афоризма: «Путешествие — перемена декорации, сцена остается на месте». За то время, что его не было в Москве, ничего в нашем положении к лучшему не изменилось, начальство не смягчилось, не сменило гнев на милость, напротив, недовольство нами усилилось.
На первой летучке после возвращения Эсэса то ли доклад, то ли содоклад делал от бюро московских критиков Григорий Бровман. Выступления «людей со стороны» на летучках для более тесной связи с московской писательской организацией при Смирнове стали практиковаться. За несколько месяцев до этого в подобного рода выступлении Иван Чичеров (долгие годы он был непременным членом всяких бюро, правлений, советов, а вот что писал и писал ли вообще, совершенно не помню), укоряя редакцию за статью Виктора Некрасова об архитектуре, пустил в ход любопытный аргумент: «Вы поместили статью Некрасова о градостроительстве. А между прочим, о таком большом событии, как выставка проектов второго тура конкурса на памятник Ленину, газета совершенно умолчала, как будто его и не было». Но это так, к слову пришлось.
Бровману когда-то, во времена борьбы с космополитизмом, немало досталось, и он стал (а может быть, и был — тогда ведь дело было не в том, что он писал, а в пятом пункте) очень правоверным, всегда занимал четкую партийную позицию, по мере сил стараясь ее угадать. В данном случае угадать было не трудно. Отношение к нам на Старой площади не было для литературной среды биномом Ньютона или военной тайной, в курсе дела был, разумеется, и Бровман, и он со спокойной совестью припечатывал нас на летучке: «Товарищи, которые здесь работают, и Сарнов, и Феликс Кузнецов, и Рассадин, и, конечно, Лазарев — наиболее квалифицированный человек в этой группе,— они хорошо пишут. Но иногда бывает грустно, что они не могут проанализировать произведение так, как полагается марксисту».
