Раз они сидели таким образом и грелись на солнце: оба они видимо дряхлели и тупели. «Вот, – говорил Дмитрии, – видишь, вон с моля идет – здорово, Степушка! – идет крестник твой, Степан, – много накосил, Степа? Ась?» – «Немного, говорит, сломил косу, – повторила Авдотья вслед за крестником и продолжала: – А вот, Дмитрии, слышишь: овечки на стойле, на водопое кричат, – и далече, да слышно!..»
Но Дмитрии, поддакивая по одной только привычке, на этот раз не слышал даже и того, что говорила ему Авдотья, потому что у него в голове было другое: он, задумавшись, долго глядел вслед за Степаном и, наконец, посидев молча, вздохнул и сказал: «А что, Авдотьюшка, ведь нам не под силу и с маленьким-то хозяйством справиться; ведь уж наша пора миновалась… и барин тож, ведь он правду говорит, что надо нам принять кого в дом: ведь уж мы с тобой, то есть, вдвоем, чай, своих деток не наживем… ась? Что ты, Авдотьюшка, думаешь? Крестник твой, Степа, кажись, парень смирный, да он же одинокий сирота, – вот все равно, что и мы с тобой, – не принять ли нам его? Он попестует нас, а там и похоронит, и вот избу с хозяйством ему покинем, все одно, то есть, что сыну; а то ведь помрем, и пожалеть-то нас с тобой некому будет!..»
Авдотья вообще соглашалась на все, чего Дмитричу хотелось; но здесь, из всех приведенных им причин, последняя показалась ей всего убедительнее, то есть, что некому будет над ними поплакать. Притом крестника своего, Степана, старуха любила и часто жалела об нем: что живет-де он в чужих людях, да и у людей-то не совсем добрых, и что ему, бедному сироте, тяжело. Итак, на другой же день Степа принес под мышкой кой-какое тряпье свое, помолился перед образом, а помолившись, поклонился в ноги названному отцу и крестной матери и остался навсегда у них в доме. Он точно был парень смирный, в общем и частном значении этого слова, то есть и безответен, и простенек, но, впрочем, работящ, как вол. К этому привык он смолоду, как сирота, проживавший то тут, то там, всегда на чужих хлебах.
Дмитрии с Авдотьей возложили на приемыша своего все хозяйство вне дома, а сами ходили только около избы да очага, заботливо присматривая за всем. Степан был работник ретивый, когда его заставляли работать и смотрели за тем, чтобы он делал дело с толком, и потому у них все шло хорошо. Старички поуспокоились и начинали отдыхать от прежних трудов и забот; Дмитрии тер табак – это было любимым его занятием, – изредка связывал пару щеток и отправлялся с ними к барину на поклон; Авдотья сучила тоненькие восковые свечи, коли ей удавалось добыть где-нибудь кусочек воску, и разносила их, по обету, к той либо другой иконе, из числа бывших на селе у крестьян. Остальное время сидели они вместе дружно на завалинке и беседовали то о том, чего Дмитрии не слышит, то о том, чего Авдотья не видит.
