Помещик тотчас же сам пошел сватать старуху Авдотью за Астафьева. Она жила в людях, вроде работницы и нахлебницы, и, конечно, уже не рассчитывала зажить когда-нибудь своим домком, а и того менее попасть в невесты. Сперва думала она, что барин шутит над нею, но потом, поняв, что речь идет о деле, и рассудив, что они оба круглые сироты, одинокие вдовцы, что она притом была ближе всех к покойнице, жене Астафьева, и ходила за ней, и закрыла ей глаза, – Авдотья поклонилась барину низехонько и сказала: «Что ж, коли вправду – так ваша барская воля: станем вместе с Дмитричем Богу молиться да друг за другом ходить».
И свадьба Дмитрича с Авдотьей состоялась. Забавно и грустно было смотреть на старика, который будто ожил и помолодел на седьмом десятке, желая наверстать при конце жизни своей то, что обстоятельства заставили его утратить во время силы своей. Вся свадьба, по настоянию самого Дмитрича и к большому утешению всей деревни, сыграна была по всем строгим обычаям и принятым обрядам, причем было столько шуму, крику и смеху, как давно никто не мог запомнить. Несколько раз девки собирались даже причитать и оплакивать девичью красоту Авдотьи, которая сердилась и кричала на них и с трудом могла только угомонить их тем, что по вдове причетов таких не водится; сам же Дмитрич, напротив, подстрекал расшалившихся девок, уверяя, что в других землях причитают одинаково и по вдове и что надо ввести обычай этот и в Костромской губернии.
Старички прожили спокойно зиму, настала и весна. Как только солнышко начало пригревать землю, то они сидели оба рядком на завалинке, подостлав себе в ноги соломки, приветливо кланялись прохожим и беседовали друг с другом. Дмитрии глох помаленьку и становился уже довольно туг на ухо; Авдотья слепла и давно уже не могла сама видеть нитку в иглу; но они, не разлучаясь почти во весь день и помогая друг другу во всех работах и занятиях, дополняли и замещали один другому взаимно недостаток зрения и слуха. Она передавала ему, если он недослышал, что другие говорили, а он зато указывал или рассказывал ей то, чего она не могла рассмотреть, и оба были довольны: ему казалось, что он по-прежнему чуток, прислушиваясь ухом Авдотьи, а она уверяла, что видит все то, о чем толковал ей Дмитрии. Это, впрочем, нередко подавало повод к забавным недоразумениям. «Никак, Дмитрии, это с поля коровушки?» – говорила Авдотья, глядя старику вопросительно в глаза, а Дмитрии, проведя рукою по подбородку своему, отвечал: «Бородушка? Бородушку поскребем вот в субботу, к празднику». Старички жили мирно, кротко и неразлучно, просиживая все свободное от работ время рядком, друг подле друга на завалинке: тут беседа их ограничивалась обыкновенно тем, что Дмитрии рассказывал о том, что он видел, а Авдотья объясняла ему все, что слышала; из чего и следует, что источник беседы этой был неиссякаем.
