Наконец опасную тему оставили во имя сохранения мира, и все разошлись по спальням. Анджело отправился в свою прежнюю комнату в задней части виллы, предназначенной для слуг, хотя он никогда не был слугой. Временами ему хотелось, чтобы его место в доме было обозначено более четко, чтобы его роль было легче назвать и объяснить.
В комнате он первым делом преклонил колени перед старым крестом, который давным-давно повесил для него Сантино. Было время вечерней службы, час, когда истинный христианин преисполняется благодарности и хвалы Господу, но Анджело внезапно осознал, что зачитывает псалом из другой части – мольбу о помощи.
– Укажи мне, Господи, пути Твои и научи меня стезям Твоим. Направь меня на истину Твою и научи меня, ибо Ты Бог спасения моего; на Тебя надеюсь всякий день…
Получив в двадцать два года крохотный приход, он ежечасно молил Господа о наставлении. Это был нескончаемый хорал, который не утихал у него в голове ни на минуту – и вряд ли должен был утихнуть в обозримом будущем.
Закончив молитву, Анджело поднялся и энергично растер лицо. Он чувствовал себя обновленным. Затем сполоснул руки, успокоил дыхание и, выйдя из комнаты, отправился обратно к мраморной лестнице. Осада была еще не закончена. Он не собирался возвращаться в Рим без Евы.
Она открыла по его стуку немедленно, словно ждала, и Анджело вознес молчаливую благодарность, что она еще не успела переодеться ко сну. Ему совершенно точно не стоило видеть Еву в развевающейся сорочке, какой бы целомудренной та ни была.
Впустив его, она сразу отошла к окну, за которым виднелся столь оберегаемый Сантино сад, теннисный корт, на котором Ева частенько задавала Анджело жару, и пропитанная лунным светом темнота, чья безмятежность теперь казалась ему угрожающей. От одного взгляда в ночь у Анджело начинали зудеть ладони и барахлить желудок, словно агенты гестапо уже сидели по тенистым углам, наставив пистолеты на прекрасную девушку, чей золотой силуэт преступно отчетливо выделялся в раме окна.
Анджело быстро дошел до нее, рывком втянул в глубь комнаты и задернул шторы. Ева ответила ему изогнутой бровью, но возражать не стала, лишь отступила на другую половину спальни.
– Однажды ты сказала, что веришь в меня. Пожалуйста, поверь сейчас. Поверь моим словам. Я был свидетелем настоящих зверств. Солдаты, которым удалось вернуться в Италию, видели лагеря. Поезда, забитые евреями. Состав за составом. Беженцы тоже про них рассказывают. Это не пропаганда, Ева. Люди не хотят верить, но мне нужно, чтобы ты меня выслушала. Чтобы поверила мне вновь.
