– Да.
– Почему именно семь?
– Это из Иова. Когда он все потерял, друзья сидели с ним семь дней и семь ночей, скорбя с ним и за него.
Они снова погрузились в молчание. Анджело разрывали боль потери, доводящее до слез бессилие и отчаяние, что он больше не может вызвать у Евы смех и сделать их отношения простыми и беззаботными, как когда-то. Он вцепился в волосы – и вдруг понял, что исповедуется.
– Я не смогу остаться. Я бы так хотел, Ева. Но у меня есть неотложные обязательства.
– Знаю, – ответила она спокойно. – Спасибо, что приехал.
– Если бы я мог, я бы забрал всю твою боль. Увез ее с собой. И пережил за тебя.
Он охотно пережил бы за нее любые мучения, если бы это значило, что Еве не придется их испытать.
– Знаю, – ответила она вновь, будто поверила каждому слову. – Но боль, к сожалению, устроена не так. Мы можем причинить ее, но очень редко можем исцелить.
– Поговори со мной. Может, так станет легче. Расскажи, зачем все это. – И Анджело широким жестом обвел комнату, охватив и свечу, и занавешенные зеркала, и низкие табуретки с траурными блюдами, которыми семье предстояло питаться до окончания шивы. По виду это была странная смесь яиц, хлеба и чечевицы – не лучший способ утешиться, если бы выбирал лично он.
– Расскажи, зачем нужна свеча, – попросил Анджело, давая Еве отправную точку.
– Один из членов семьи зажигает свечу сразу же, как только возвращается с похорон. Она называется поминальной и будет гореть все семь дней.
Анджело кивнул, побуждая ее продолжать.
– Эта свеча напоминает нам об ушедшей душе и о свете Господнем. В конце концов, Он сотворил наши души из Своего света. Об этом должно говориться в Торе.
– «Свеча Господа – душа человеческая», – процитировал Анджело.
– Да, – кивнула Ева. – Именно.
Комната вновь погрузилась в тишину, и на лицо Евы вернулось пустое выражение.
– А табуретки? – настойчиво спросил Анджело, не желая, чтобы она опять от него ускользнула.
Ева чуть заметно вздрогнула, словно на мгновение забыла о его присутствии.
– Так мы ближе к земле. И к любимому человеку, который теперь в ней.
Символизм. Что ж, Анджело был католическим священником. Если он в чем-то и разбирался, так это в символизме.
– А зеркала?
Все зеркала в доме были завешаны темной тканью.
– Шива – не время думать о внешности. Никто не может осуждать скорбящего. Люди имеют право переживать горе так, как просит их душа. Это жест доброты к ним. Вся шива – о тех, кто остается.
Анджело потянулся и взял Еву за руку, пытаясь хоть такой мелочью облегчить ее ношу. Некоторое время они сидели на своих странных маленьких табуретках, глядя на колеблющееся пламя свечи и цепко переплетя пальцы.
