На этот раз он промолчал. Клава постояла и вышла.
— Она что, всегда входит без стука? — спросил он.
— Она у себя дома.
— Нда… Надеюсь, все это скоро снесут?
Я пожала плечами.
— Ну а вообще, какие новости?
— Никаких…
— Пишешь что-нибудь?
Я протянула ему несколько листков со стихами. Он прочитал одно, глянул на второе и молча отложил в сторону. Тут снова вошла Клавдия и, пригладив на заду юбку, уселась на кровати. Мой приятель встал и отошел на середину комнаты. Решив, что он разглядывает рисунки, Клава сказала:
— Это наша Аня рисовала.
Он обвел рисунки равнодушным тоскливым взглядом — нет, видно, не нравились ему ни наши стихи, ни наши картины. Мне тоже стало скучно, и я отвернулась к окошку. Он подошел к этажерке, вытащил томик Толстого и принялся зачитывать вслух отдельные фразы:
— «На другой день он проснулся поздно… La famme est la compagne de I'homme…» — тут гость вдруг развеселился, даже засмеялся. — Женщина — друг человека. Оказывается, это было известно уже во времена классика!
Я спрыгнула с подоконника, подошла к двери и позвала:
— Клава…
Он продолжал глядеть в книгу, очевидно, думая, что я таким образом выпроваживаю Клавдию. Но я взяла ее за руку и вместе с ней спустилась по лестнице. Потом мы прошли через залу и оказались на крыльце.
— Бежим! — сказала я.
И мы, хихикая, помчались через пыльную улицу, как будто нам обеим было по одиннадцать лет. Обогнули кучу угля и по теплой деревянной лесенке взобрались на насыпь. И тут я увидела три трубы, застилавшие небо серым дымом. Заходящее солнце подсвечивало и золотило его, а на горизонте синей полоской тянулся лес. Из проходной выходили рабочие и длинной цепочкой тянулись к платформе электрички. Один был в красной рубахе, и я долго следила за ним взглядом. Мне вдруг захотелось оказаться среди этих людей, идти вместе с ними через зеленую ложбину, подняться на платформу и сесть в поезд. А потом из окна вагона взглянуть на наш дом и сад…
Просто взглянуть мельком из окна…
В гробу он лежал неподвижный, непохожий, какой-то чужой, и было уже не так страшно.
Не так страшно, как там, на берегу, — она подбежала, а он не поднялся, не вскочил, не шелохнулся, не ответил… Лежал на песке — трусики прилипли к телу, волосы потемнели, склеились. Не открыл глаза, не сказал ничего, как ни кричала, ни звала…
Могилку засыпали и пошли домой. Лето стояло жаркое. В душной испарине тянулся день за днем. И каждый день одни и те же дела — подоить корову, накормить поросенка, проводить мужа на работу да на огород — полоть, окучивать, поливать…
