— Много взяли?
Грек замялся:
— Много-то много, да не успели поделить. Я уехал на перевязку. А ребят тем временем зацапали. Один, значит, остался. Ищут, псы, аж землю грызут. Пришлось из Одессы лататы делать. Вышел случай — бери, не вышел — беги…
— Значит, Серега Сапер — это ты и есть?
— Ну. То есть я.
— Деньги имеешь при себе?
— Не деньги — слезы, — ответил Азвестопуло. — Там по двадцать тысяч приходилось, да мимо прошли. Быстро нас псы накрыли, не просто так. Сдал кто-то. Не иначе лягач [42].
— А не ты ли и сдал? — влез в разговор детина с ухарской физиономией.
— Это кто? — брезгливо спросил грек у атамана.
— Герасим Авцын, мой есаул.
Сапер взял ухаря двумя пальцами за нос и потянул:
— Ты знаешь, шишгаль[43], что за такие слова на каторге делают?
Авцын вырвался, отскочил в угол и полез за пазуху.
— Отставить! — рявкнул Цецохо.
Он повернулся к новенькому и сказал:
— Что в обиду себя не даешь, это правильно. Однако мы должны тебя проверить. Где сидел? Каторга большая.
— В Кадаинской тюрьме, потом в Акатуе.
— А в Кутомарах не был?
— Проходил раз, неделю столовался, ждал этапа.
— В какой камере сидел в Кутомарах?
— В десятой, — ответил грек. — А ты тоже там был? Я тебя не помню.
— И я тебя не помню, но есть другие люди. Десятая камера была «иванская». Ну-ка скажи, кто ее держал?
— Канарейка.
— Правильно. А теперь ответь другое. Сейчас мы и узнаем, был ли ты в Кутомарах на самом деле.
— Ну?
— Опять?! — стукнул кулаком по столу Прокопий. — Я ж говорил!
— Присказка у меня такая, не ори. Чего спросить хотел?
— Канарейка, как напьется, что делал?
Новенький ответил, не раздумывая:
— Да плакать начинал, как баба.
— Хм. А еще что?
— Песню пел дурацкую.
— Какую песню?
— Да дурацкую, говорю тебе. Глупую песню. «Трубка моя пенковая закурилася, милка моя дорогая зажурилася».
И Цецохо, и даже Авцын ухмыльнулись.
— Верно! Ну, тогда проходи, садись. Как ты с каторги утек?
Обстановка в комнате сразу разрядилась. Атаман потребовал водки и закуски и стал угощать нового знакомца. Они сидели в задней комнате заведения Дворового, держателя бубличного производства. Пахло ванилью и свежим хлебом, за стенкой топали сапогами пекаря. Азвестопуло насторожился:
— А нас тут не накроют?
— Не дрейфь. Хозяин нам обязан, мы ему место расчистили.
— Это как?
Авцын самодовольно пояснил:
— Пришел было другой пекарь, ростовский. Баранки с маком продавал. Чуть у здешнего кусок весь и не отнял. А мы поговорили с ним по душам, он и убрался восвояси. Вот так могём!
