«Он же голодный», – устыдила она себя за черствость.
Вооружилась подносом и поскрипела в коридорный тупик.
– Легка на помине, тварь.
Старик прислонился к стене, желтый на фоне желтых обоев. Дряблая грудь поросла завитками седых волос.
Дважды Люба оставляла ему еду, и дважды тарелки были опустошены. Заметив, что она смотрит на вчерашний поднос, старик покраснел и разозлился пуще прежнего.
– Иди отсюда, сука, на…
Обида кольнула сердце, но Люба напомнила себе, что дядя Ваня нездоров и вряд ли соображает, что говорит. В его позе, в том, как он скрестил на животе худые руки, было больше растерянности и страха, чем настоящей ярости. Умирая, прабабушка твердила, что внучка, Любина мама, ворует у нее масло. Старость разжижает мозг, увы.
Не обращая внимания на ругань, Люба проверила стоявший под столом горшок. В нем плескалась моча, но экскрементов, как и вчера, не было.
– Дед Вань, у вас что-нибудь болит? Давайте я вам порошок дам для стула. Ну, чтоб оправляться, и…
Старик целился в Любу, но плевок повис на изножье кровати.
– Я вас услышала.
Она забрала грязные тарелки и выставила на стол завтрак. Прихватила горшок.
– Как ваше отчество? – спросила, помешкав на пороге.
– Не твое собачье, дура!
«Сам ты дурак», – ворчала она, спускаясь по лестнице, поигрывая ключами. Пальцы сжали магнитный кружок. Она подумала о виде, открывающемся из кухни Пименовой, и непреодолимая сила потащила вдруг в противоположную от парадного входа сторону. Колодцы дворов привлекали ее задолго до переезда. Символ Питера, стакан дождевой воды с окнами по вогнутым стенкам…
За парадной лестницей хоронилась служебная. На рифленых ступеньках вытравлено название завода, лившего чугун. С ятями, как надо.
Черный ход, которым пользовалась прислуга столетие тому назад, закрывала железная дверь. Замок пискнул, повинуясь прикосновению таблетки, и выпустил во дворик. Небо не моросило, но свинцовые тучи кочевали над черепицей. Люба так долго стояла с запрокинутой головой, что картинка поплыла перед глазами. Пришлось массировать веки.
До лекции оставался час. Она присела на доску качели – цепи ржаво ойкнули.
Тень буро-рыжей постройки падала на детскую площадку. От домишки веяло мрачной древностью. Явилась нелепая мысль: именно из-за тени здесь не играют дети.
«Вздор», – отмахнулась она.
И присмотрелась к хибаре. Снизу ей стали видны кривые водостоки и двери в кирпичном торце, заколоченные крест-накрест досками. По фасаду ветвилась трещина, расщеплявшая букву «я» в надписи «Психея».
