Кира молчала. Она не могла оторвать взгляд от того, что было у старухи в руках.
Та держала и качала маленькую Олю.
Сероватая кожа, большие карие глаза, руки и ноги, гнущиеся в невозможных, немыслимых для человека местах – небрежно слепленная кукла, но так похожая на пропавшую девочку!
– Спи, моя радость, усни! – запела старуха, баюкая куклу. – В доме погасли огни… Птички затихли в саду, рыбки уснули в пруду…
«Уснули… – застучало в голове у Киры. – Рыбки уснули в пруду. Рыбки уснули. Рыбки засыпают, когда умирают. Смерть».
– Мышка за печкою спит, – продолжала старуха. – Месяц в окошко глядит… Глазки скорее сомкни, спи, моя радость, усни!
И тут Оля закрыла глаза. Большие, грубо намалеванные кукольные глаза вдруг захлопнулись – и теперь Кира явственно видела, что старуха качает труп.
– Усни, усни! – пропела ведьма.
Кира сжала виски руками.
Мелодия колыбельной ввинчивалась в голову, слова приобретали иной, жуткий, но при этом предельно простой смысл. Смерть. Смерть. Смерть. Без начала и без конца – как начало и конец всего.
– Утром ты будешь опять бегать, смеяться, играть…
Паркет треснул под ногами, запахло свежей землей.
– Завтра тебе я в саду много цветочков найду.
В нос ударил запах сухих цветов. По обоям побежали тени – кресты, кресты, кладбищенские кресты с кровлей.
– Все-то отдать поспешишь, лишь бы не плакал малыш!
Ног Киры коснулись чьи-то холодные пальцы. «Мамочка, мамочка, – залепетало в ушах. – А почему ты не приходишь? Мне тут так страшно. Тут темно и холодно. Мамочка, приходи».
– Глазки скорее сомкни, спи, моя радость, усни! – Старуха отвернулась от Киры, продолжая качать девочку. Из косматого, нечесаного затылка на Киру глянул внимательный зоркий глаз. А потом подмигнул ей.
Кира сдавленно ахнула, зажала рот ладонью.
– В доме все стихло давно, в кухне, в подвале темно, – старуха так и стояла к ней спиной, согнувшись над Олей. Ее слова становились все неразборчивее, и Кира скорее угадывала и вспоминала, что поет ведьма, чем разбирала слова. – В лунный серебряный свет каждый листочек одет.
Старуха громко зачавкала – а потом раздался жуткий булькающий звук, словно кто-то втягивал через трубочку остатки жидкости в стакане.
– Кто-то вздохнул за стеной…
За стеной задышали – шумно, глубоко, хрипло. Стена – уже не обои, а стена! – вздулась, вспучилась, словно вместо нее была тонкая пленка, которую кто-то – с той стороны – проверял на прочность.
– Что нам за дело, родной? – пропела бабка. – Глазки скорее сомкни, спи, моя радость, усни!
