Барханчик левее головы отчима Насти провалился внутрь, родив голую ступню, затем голень, оканчивающуюся серой бахромой из кожи и мышц. Обрубок извивался, будто не мог определиться с направлением. Я узнал след от зубов на икре, а потом меня вырвало.
Кто-то позвал Пирата по имени. Кто-то со степным ветром в глотке.
Отчим Насти перестал метаться взглядом между частями человеческих тел, которые выбрались из песка, и с мольбой в глазах посмотрел на меня.
– Помоги…
Продолжая пятиться, я сплевывал кислые сгустки.
Кто-то приближался.
– Кто? – спросил я одними губами.
– Почтальон, – ответил он. – Мертвец. Шама…
Песчаный холмик между ног Пирата вдруг взорвался серым облаком, из которого выпрыгнула другая татуированная рука вчерашнего зэка.
Она впилась Пирату в лицо. Тот заверещал, судорожно, беззвучно, будто подражая псине, которая теперь спускалась по насыпи с головой очкарика в зубах. Рот нумизмата открывался и закрывался.
Я чувствовал, как отмирает мое лицо, кожа и мышцы, а под ними огненными петлями пляшет страх. Беги, сказал я себе, но вместо этого перестал отходить назад. Вбил ноги в землю и мусор: солдат Урфина Джюса, на которого не хватило порошка.
Из-за горы гравия появилась изломанная фигура.
За пустырем тянулись бурые вены железнодорожной колеи. Я видел их сквозь приближающегося призрака. На костюме шамана был изображен человеческий скелет, между ребер и костей пестрели лоскутки, ленточки, мешочки, камни. Воздух звенел от дрожи колокольчиков, пришитых к наконечникам стрел и трубочек. Они спугнули накинувшихся на Пирата духов-помощников: руки и нога отползли от содрогающегося тела и соединились в треугольник, в центр которого собака опустила голову очкарика.
Из носа и рта призрака сочилась кровь. Из глаз тоже, черных, злых. Когти на длинных руках росли наружу – кривые стальные крючки. На плече болталась старая кожаная сумка, распухшая и потертая. Сумка шевелилась. За чутгуром на веревке волочился череп лошади.
Почтальон посмотрел на меня, а потом налетел на Пирата и обволок его серым, пыльным, воющим. С лица Пирата слетела повязка, и на долю секунды я увидел второй глаз – красный, дерганый, дикий.
Я чувствовал себя ребенком, барахтающимся в водном шаре. Пытался встать на ноги, но не мог.
Это все морок, насланные кошмары…
Ко мне полз треугольник из кусков разных людей. Оторванная голова нумизмата смотрела через треснувшие стекла очков, дужки которых запихнули в глазницы.
Я запел первое, что пришло в голову: «Верит в глупые сны до сих пор детвора, жаль, что я к этим снам не причастен…»
