Теперь и выше летают. Как знать, может, внук сподобится. Соседка Стефания хоть и на пяток лет моложе, сгорбилась уже, ослепла на один глаз, но по-прежнему ни во что не верит: «То, думаете, правда в космос летают? Пропаганда всё». Чему же не правда, коли в писании сказано: «на небе, як і на зямлі…»
Вроде длинную жизнь прожила, а вспоминать начнёшь – ушло всё, сквозь пальцы песком просыпалось. Да и было ли…
* * *
Без очков фотографии на стенке не рассмотреть, но она и так знает: там Марыся с Андреем, внук Юрочка, рядом портрет мужа, Иосифа, в рамке. Марыся по её просьбе заказала художнику: на единственной сохранившейся фотографии лица уже и не разглядеть было. Художник, известно, присочинил, приукрасил, да неважно. Может, Язэпу и понравилось бы.
Фотографии Юрочка сам отбирал, сказал: «Выставка свидетельств эпохи!» Хай она сказилась бы, та эпоха. Радости – на полушку, беды – на рупь с гаком, да гак тот не мереный…
* * *
И она с внуком на той выставке. Ещё не согнутая годами, в чёрном суконном жакете, сером бумазейном платье в мелкую полоску. Сносу тому платью не было. Ведёт по раскисшему мартовскому снегу за руку мальчонку в перешитом мамой из отцовского ватника стёганом пальтишке. Когда и кто фотографию делал, не помнит, а март тот запомнился… На правлении колхоза флаги с чёрными лентами, мужики у крыльца толпятся, то ли с радости, то ли с горя передают бутылку друг другу. Один из них к малому прицепился: «Ты, пацан, знаешь, кто такой Сталин?» Юрка, что с него взять, выставил ногу в резиновых ботиках вперед, с энтузиазмом выдал: «Спасибо Сталину-грузину за то, что нам принёс резину!» – «По радио из Москвы передали: помер», – говоривший сдёрнул с головы кепку, вытер глаза…
Она до сих пор помнит, как удивилась тогда собственному равнодушию. Смерть одного не могла вернуть другого. После Янека хоть Стась остался, а от Михася – лишь память. От той горестной памяти не уйдёшь. С ней и в гроб положат…
* * *
Ева негромко, чтоб не услышала Марыся, вздыхает. И дочке нелёгкая судьбина досталась. Как она сама с Язэпом промучилась, так и Марыся до последних дней своего Андрея досматривала. Что ж за жизнь такая, коли испокон веков, с калыскі (люльки – бел.) слышат доченьки про то, как: «Ружу, ружу полiць, белы ручкi колiць…»[60] Не приведи Господь, сколь шипов у той жизни…
* * *
Где-то вдалеке собака взбрехнула и умолкла. Наверное, гродненский автобус пришёл. На их улице собак никто не держит; молодые разъехались, а старикам всё в обузу. Да и сторожить-то, почитай, нечего.
