В британской полевой форме, с нашивкой на плече «France» и красной, белой, синей ленточками на погонах, Алесь постучался к мадам Дени.
– Мой Бог, месье Алекс, неужели это вы…
Мадам Дени постарела, усохла и до того, как заговорила, выглядела уменьшенной копией самой себя. Но она так отчаянно всплёскивала руками, так искренне радовалась встрече, так суетилась, пытаясь одновременно и что-то рассказать, и усадить Алеся, что щёки зарумянились, а живость в движениях и глазах напомнила прежнюю хозяйку, которую побаивались жильцы мансарды.
– Не сомневайтесь, месье Алекс, я сегодня же приготовлю вашу комнату, сама. Только сама. Разве можно на кого-нибудь надеяться в наше время?
В комнату заглянул худенький темноволосый малыш лет четырёх с паровозиком в руках и тут же исчез. Мадам Дени проследила за взглядом Алеся:
– Узнали, месье Алекс? – замахала руками, смущаясь. – Боже мой, что я говорю? Вы же его видели только завёрнутым в пеленки. Сын Эмилии, помните, она назвала его желанным. Сколько мы пережили, месье Алекс!
Заглянула в соседнюю комнату:
– Дезире, мой мальчик, поздоровайся.
Малыш отложил игрушку, подтянул штанишки, доверчиво глянул снизу вверх распахнутыми глазёнками:
– Bonjour, месье. Вы мой папа?
– Нет, милый, твой папа еще воюет, – мадам Дени виновато посмотрела на Алеся. – Он задает этот вопрос всем, кто носит военную форму.
Недолгое молчание, повисшее в комнате, оборвалось вздохом, больше похожим на сдерживаемый плач.
– Что мы пережили, месье Алекс, что пережили… Помните Жана, маленького скрипача, он с дедом часто играл здесь, на перекрёстке или во дворе?
– Я видел, как они на веревке качались, – перебил тонкий детский голосок.
Плечи старой француженки затряслись.
Алесь вынул из противогазной сумки фонарик, протянул мальчику:
– Это тебе, подарок.
– Насовсем?! – карие глаза заблестели от восторга. – Можно? И в колодец с ним можно? Нет, лучше в метро. Я ещё никогда не был в метро!
* * *
– Эмили прятала у себя подругу, еврейку. Она очень боялась за сына, и мальчик часто играл у меня, – мадам Дени почти захлебывалась словами. – Не знаю, кто их выдал, немцы проверяли всех жильцов. В тот вечер Эмили, как чувствовала, оставила Дезире ночевать со мной. Я тоже очень боялась, месье Алекс. Не за себя, я отжила свой век, но было так страшно, что кто-нибудь скажет о ребенке, и его заберут…
Слёзы медленно катились по морщинистым щекам.
– Их повесили в декабре сорок третьего. Мальчика-скрипача и его деда. Они были в Сопротивлении: связные бросали записки мальчугану в шапку, а старик относил по адресам. Виселица стояла вот тут, на перекрёстке, где играл маленький Жан. Ему было страшно, он описался, и струйка заледенела на штанишках… А они, – мадам Дени кивнула головой в сторону окна, выходящего на площадь, – они сидели в кафе, пили свой кофе и молчали. Лишь жаловались на то, что кофе желудёвый, а не настоящий… Подумать только, и это французы! Иногда мне кажется, что я их ненавижу.
