Алесь вспомнил, как дядька Павел тогда взахлёб говорил о создании БНР, верил в международное признание республики, восхищался братьями Луцкевичами, Вацлавом Ластовским, всерьёз уверяя, что когда-нибудь белорусы поставят им памятники… Оборвал свой рассказ и грустно усмехнулся:
– Только ненормальный может рассуждать с такой женщиной, как ты, о политике. Напомни ещё раз, как называются твои духи?
– Зачем? – смеялась Аннет. – Хочешь подарить другой возлюбленной?
– Нет, хочу покупать их тебе всегда.
– Милый мой мальчик, у тебя не хватит денег, – поддразнивала Аннет, – это самые последние духи коллекции мадам Шанель, № 5…
– Я заработаю, – сердился Алесь. – И не называй меня мальчиком.
– Хорошо, хорошо, мой милый.
* * *
Часто, занятые беседой, они не замечали, как таяли звёзды и наступал рассвет. Но миновать костёл Святой Анны не получалось. Стоило поднять голову, и впереди, где темно-серое небо, нависшее над их головами, подсвеченное восходящим солнцем, приобретало оттенок насыщенного ультрамарина, пламенели багряные башни костёла. Не сосчитать, сколько раз они замолкали, потрясённые этим созданием человеческого гения. Завороженно, словно первый раз, разглядывали фасад: стрельчатые окна, бесконечно повторяющиеся ажурные арки-купола, напоминающие рукоделие, плетёное искусной кружевницей.
– Наверное, твой отец вспоминал этот костел, когда давал тебе имя, – шутил Алесь.
И неизменно начинал читать Богдановича:
«Чтоб заживить на сердце раны,
Чтоб освежить усталый ум,
Придите в Вильну к храму Анны,
Там исчезает горечь дум…»
Оба ёжились от утренней сырости, прижимались друг к другу, надеясь согреться. Аннет тихонько постукивала нога об ногу: кожаные ботиночки изящны, но иной раз не помешали бы и русские валенки, а Алесь всё продолжал читать, чуть нараспев:
«Изломом строгим в небе ясном
Встаёт, как вырезной, колосс.
О, как легко в порыве страстном
Он башенки свои вознёс.
А острия их так высоко,
Так тонко вглубь небес идут,
Что миг один, и – видит око —
Они средь сини ввысь плывут…»
Холодную зиму двадцать третьего года сменила запоздавшая, капризная весна. Она то раззадоривала солнышком, то посыпала остатками снега, сохранёнными рачительной хозяйкой-природой в закромах. Ветки деревьев, еще вчера дразнившие набухающими почками, радующие глаз нежными зелёными, жёлтыми, розовыми оттенками просыпающейся в них жизни, за ночь покрывались ледяной коркой, становясь одинаково серыми.
Лишь громкая перекличка воробьев и появление на улицах красивых девушек с блестящими глазами дарили надежду, что весна всё же возьмёт своё.
