Когда фильм заканчивается, мы с Шуриком продолжаем смотреть на чёрный экран. В ушах у нас шумит ветер и проспект Машерова, мы слышим выстрелы и звонок в дверь. Когда через некоторое время к этим звукам добавляется звонок телефона, то я иду открывать, а Шурик снимает трубку.
В трубке был Дуба.
За дверью стоял Лёха.
Он был доволен. Утром он сдал первый экзамен в своём БГУ и выпросил по такому случаю у мамы деньги на парикмахерскую, а просто так она бы ему не дала. Вместо парикмахерской Лёха сходил в магазин, купил 1,5-литровую бутылку пива и литровую – джин-тоника. Это и был бы джин-тоник, если бы вы держали в руках роман Ремарка – одна часть джина, две тоника; в нашем случае это разведённый на заводе спирт с ароматизаторами, разлитый в пластиковые бутылки. Лёха любил состояние алкогольного опьянения и любил достигать его быстро. Джин-тоник Минского завода безалкогольных напитков не раз выручал его.
Теперь предстояло угодить маме. Так как оставшихся денег на стрижку явно не хватало, постричь Лёху должен был Шурик, которому Дуба по телефону сообщал вот что.
Сегодня его первый раз отправляют патрулировать город. Он и его сослуживец будут ходить целый вечер в районе площади Победы под руководством настоящего милиционера, который покажет им, как патрулировать города. И никто не отличит Дубу от настоящего милиционера, кроме нас, потому что только мы будем знать, что это наш друг, который служит в армии. Шурик пообещал, что мы придём. По-настоящему, а не как в предыдущие разы, когда нам лень было съездить к нему в часть.
В этот день ещё кое-кому предстояло кое-что сделать в первый раз. Шурику. Постричь. Он взялся за это без раздумий, он уже и так слишком много думал сегодня.
Лёха сел в центре пустой комнаты. Вместо отражения он видел через окно листья на деревьях, за ними – пятиэтажку, а дальше – высокую трубу котельной без дыма и огней.
Мы даже не выкладывали на пол газеты. Лёха отхлебнул тоника и сказал: «Давай!»
Шурик взял ножницы. Чик-чик, и готово.
– Ой-ёй-ёй, Лёха! Кажется, я тебе ухо отрезал, – сказал Шурик.
– Как отрезал? Я ничего не чувствую, – сказал Лёха.
– Отрезанные уши не чувствуют, – сказал я.
– Столько крови, не могу видеть столько крови, на, Пашка, стриги ты, – Шурик отдал мне ножницы.
– Я ничего не чувствую, – повторял Лёха.
– Да погоди ты, не вертись, – я протёр Лёхе ухо старой наволочкой.
Оказалось, что Шурик только немного задел мочку. Когда кровь свернулась, я протёр ножницы той же наволочкой и продолжил стричь. Не знаю, откуда у меня взялся этот навык, я просто старался не поранить Лёху. Мы молча отхлёбывали пиво, Леха – тоник; в руках Шурика звучала гитара, в моих – ножницы.
