– За работу, товарищи.
Дядя Яша схватился за деревянные ручки, приподнял тачку. Петергоф оживет. «А я?», – на миг сжалось сердце. Подошел Шурка. В руках у него была лопата.
– Идем, – кивнул дядя Яша. Как и все, он старался не смотреть по сторонам. – У Большого каскада сегодня работаем.
И все-таки не удержался. Обернулся. Посмотрел. Ну а вдруг? Могли ведь Самсона вместе с его львом перед приходом немцев как-то закопать, спрятать? А теперь – вырыть?
Самсона не было. Был виден пустой обгорелый пьедестал.
«Оживет ли?» Города тоже умирают. И парки. И статуи. Всё, что, казалось, будет всегда. Дядя Яша не мог отвести глаз от пустого пьедестала.
– Она. Накрасила. Губы, – прошипел в спину Шурка.
Дядя Яша обернулся:
– Что? Что ты сказал?
«Разве?», – растерялся. Вспомнил: в сумраке подъезда – лицо соседки. Ее движение – как будто закурила. Но папиросы не было. Было лицо. Голубое в утреннем зимнем полумраке. А губы – синие. «А ведь правда. Накрасила… А я, дурак, не заметил». Почувствовал, как загорелось одно ухо.
– С каких пор это запрещено? – пробормотал.
– У нее муж на фронте погиб, – процедил Шурка. – А она. Уже. Красит. Губы.
Дядя Яша почувствовал, как загорелось и второе ухо.
Города умирают, и парки, и статуи. Но я-то пока еще живой.
«Что же нам теперь – не жить?!» – хотелось крикнуть вслед.
Шурка, не взглянув, прошел мимо и стал догонять группу женщин, что шагали с лопатами на плече. Торчали знаки, расставленные саперами: «Проверено. Мин нет».
– Давай сюда, – показала Шурке женщина в ватнике. Потом потянула из его рук лопату. Сунула кирку. – Будешь долбить. А вы, – обратилась к двум худеньким женщинам в ватных куртках, – выбрасывайте землю сюда.
Показала на деревянные носилки другим:
– А вы – землю носите. Высыпать – там.
Руины дворца были похожи на обгорелые каменные вафли. Серые в черных подпалинах. В прямоугольных дырах, оставшихся от окон, сквозило серенькое низкое небо, черные ветки парка.
Шурка молча замахнулся киркой.
«Ненавижу его». Ударил, всадил железный рог в землю.
– Мальчик. Ты куда понесся? Всё понял? Слышал, куда я показала? Вон колышки стоят.
Кивнул.
«Гад».
Земля под киркой звенела.
Вздымались и опускались лопаты, сгибались и разгибались спины.
Из носа вырывался пар. Летела и осыпалась комьями земля. Руки быстро стали красными: от холода, от работы.
На носилках быстро вырастала очередная горка. Женщины бегали, как муравьи. Со звоном бросали на землю пустые носилки. Горка земли начинала расти опять.
