— Я дочищу эту рыбину, Сэм. Давай сюда нож. — Если рыбу тут же не выпотрошить, она станет твердой как доска, и мы получим за нее меньше денег. Но что-то мне подсказывает, что задумчивый взгляд на папином лице был вызван мыслями вовсе не о лососе.
Сэм принимается запускать снасть, нажимая на рычаги, поднимающие удилища, с такой легкостью, будто делал это годами. Он оббегает все удилища, которые волочатся за лодкой, захватывает крючки рукой и подвешивает их в одну линию на кормовой леер[26]. На концах крючков качаются блесны — резиновые кальмары разных цветов, которых мы используем в качестве приманки для рыбы.
— Когда я была маленькой, я им всем давала имена, — говорю я, — но потом мне стало лень, и они все стали называться Спотами. — Он улыбается мне. И с каких пор мне так нравятся кривые зубы?
Когда Сэм снова опускает удилища в воду, он берет каждую блесну в руку и спрашивает:
— Имя?
Я говорю первое, что приходит в голову:
— Пети, Пинки, Фэтти, Догфейс. — Но Сэм предпочитает называть их в честь поэтов.
— Где это видано — блесна по имени Эмили Дикинсон? — спрашиваю я, на что он просто отвечает:
— А где это видано, чтобы у блесны вообще было имя?
Сэм достаточно сильный, чтобы вытаскивать чавычу на палубу, поэтому, если работы не слишком много, папа дает нам сделать все самим. Дядя по-прежнему занимается заморозкой в рыбном трюме и помогает нам потрошить улов, когда попадаются рыбины с толстой кожей. Я знаю, что папе больше по душе сидеть в рубке, грызть арахис и болтать по радиосвязи с Солнышком Сэмом. Время от времени он выбрасывает скорлупки в окно, и они проплывают мимо, покачиваясь на волнах и словно напоминая, что кроме нас с Сэмом на этой лодке есть и другие люди.
— Так ты… расскажешь мне про пуанты? — спрашивает Сэм, бросая на палубу ярко-красного кижуча; рыбья чешуя отливает на солнце серебром и черным и, словно огни светомузыки, отбрасывает блики на алюминиевые крючки.
Рыбина бьется и несколько раз ударяется о стенки лотка, пока я не вонзаю нож ей в жабры и из них на черный коврик не начинает течь кровь.
Я молчу. На этой лодке я разучилась говорить о себе.
Я хватаю рыбину за хвост и откладываю ее в сторону, чтобы из тушки вытекла вся кровь.
— Очень красиво, правда? — говорит Сэм, показывая рукой в оранжевой перчатке на залитый кровью коврик. По резиновой черной поверхности расходятся кровяные подтеки, которые напоминают мне кушак для смокинга или пламенно-красный закат. Я хотела вымыть этот коврик, чтобы мы не измазались кровью, когда вытащим больше рыбы, но, заметив взгляд Сэма, я не спешу это делать.
