Я пытаюсь понять смысл разговора, который я подслушала из кладовки, но дни идут, и у меня появляются заботы поважнее. Например, мой мочевой пузырь, который стал размером с грецкий орех. Ночью я просыпаюсь чуть ли не каждый час и ковыляю до туалета по длинному гулкому коридору. Его стены расписаны изображениями четырнадцати остановок Христа на крестном пути, и я прохожу их все одну за другой и наконец оказываюсь в трапезной — из нее никогда не выветривается стойкий запах ладана, который проникает через вентиляцию и смешивается со сладким запахом расплавленного свечного воска, отдающего медом. Может, это все мне просто снится. Это всего лишь дурной сон, в котором я попала внутрь своей старенькой «Иллюстрированной Библии для детей». Но мне приходится долго идти с полным мочевым пузырем, и это совершенно точно происходит наяву.
Рядом со мной Иисус несет свой крест. Мы та еще парочка — я и он, ведь всем известно, что его ждет в конце этого долгого пути, и не исключено, что бабушка отправила меня сюда только для того, чтобы напугать до смерти. Даже когда я возвращаюсь в кровать, мне тяжело выбросить из головы терновый венец, гвозди, вбитые в руки и ноги Иисуса, и солдат, которые, словно стервятники, делят между собой его одежду.
Католики любят эпизод распятия Иисуса намного больше, чем счастливые мгновения, когда он воскрес из мертвых и освободил нас от греха и порока. Вот и бабушка не хочет, чтобы мы думали о себе слишком хорошо. Как будто это еще имеет какое-то значение. Сомневаюсь, что меня ждет возрождение, когда мое заточение здесь закончится. Иисус вознесся на небеса, а я, сдается мне, лечу в пропасть.
Монахини, как могут, зарабатывают деньги на содержание монастыря. Изготавливают мыло и лосьоны, а еще держат ульи, чтобы получать мед, и куриц, которые несут яйца. Каждую неделю сестра Жозефина отвозит все это на продажу в город, и я набираюсь смелости спросить, могу ли я поехать с ней. Сестра Бернадетта хмурится, как будто это кажется ей очень плохой затеей, но я говорю ей, что уже закончила со стиркой и что со мной ничего страшного не случится, если я проведу один день за монастырскими стенами. Она смотрит на мой живот, словно размышляя, что человеческая жизнь может в корне поменяться всего за день, но затем она отводит взгляд в сторону, будто монахиням не пристало думать о таких вещах. На ее лице проступает румянец, когда она говорит: «Хорошо, но только один раз».
