; «есть только две партии: партия честных людей и партия развращенных людей»
{161}; «в Республике существуют лишь две партии: партия добрых и партия дурных граждан»
{162}. Надо заметить, что от подобных взглядов до идеи революционной диктатуры и насильственного установления «всеобщего счастья» — один шаг.
Еще одна черта, роднящая Бабёфа зимы 1794/1795 гг. с якобинцами и, в частности, с Робеспьером — это склонность к морализаторству, связывание политики и этики, представление о «светлом будущем», отмеченном не только определенными политическими и экономическими установлениями, но и добрыми нравами, описанию которых было посвящено немало страниц. Именно за падение морали критикует Бабёф термидорианский режим, так как «нравы являются гарантами республик, ибо последние зиждутся на добродетелях… от нравственных учреждений зависит совершенствование или извращение республиканского духа»{163}, а санкюлот «ближе к нравственности и добродетели»{164}, чем богач.
На первый взгляд, из всего вышесказанного можно сделать вывод, что зимой 1794/1795 гг. Бабёфа можно назвать якобинцем. Но воздержимся от поспешных обобщений! Имеет смысл рассмотреть не только содержание его взглядов, но и то, в какой форме они выражались.
Обращает на себя внимание то, что в данный период Трибун народа если и одобряет, если и оправдывает якобинцев, то делает это чрезвычайно осторожно. Несмотря на то что в номерах с двадцать восьмого по тридцать второй Бабёф противопоставляет термидорианский режим режиму II года и делает выбор в пользу второго, нельзя сказать, что он открыто хвалит монтаньяров. В его текстах невозможно найти ни одной достаточно четкой фразы, которая, без поправок на контекст, однозначно свидетельствовала бы об одобрении якобинизма. Думается, этот факт достаточно показателен. Высказывая одобрение деятельности Конвента II года, Бабёф даже не пользовался термином «монтаньяры»: где-то он говорит просто о периоде до 9 термидора, где-то называет Гору «плебейской партией»{165}, где-то использует выражение «подлинный Конвент»{166}. В подобной позиции чувствуется стремление к осторожности, потребность лавировать, желание похвалить якобинцев так, чтобы при этом и не хвалить их, одобрить и не одобрять одновременно. Едва ли это объясняется тем, что Бабёф боялся открыто хвалить якобинцев и монтаньяров: ведь на правительство он нападал вполне открыто, да и терять ему было уже нечего, он и так уже находился на нелегальном положении. При этом отношение Бабёфа лично к Робеспьеру оставалось отрицательным: тот по-прежнему фигурировал лишь как деспотичный вождь террористического режима
