.
Неизвестно, откуда Гранж черпал свои сведения о ситуации в провинции, ведь его письмо, на котором отсутствовало обычное для корреспонденции из других городов указание «в Париж», скорее всего, было отправлено из столицы. В заключение автор, как и ранее упомянутый Леблон, выражал уверенность в лучших устремлениях и твердости Конвента{95}. Письмо осталось неопубликованным.
Упоминания о кровавых кинжалах, отравленных факелах (torches empoisonnées), тиранических заговорах, звероподобных «сектантах» и спасенной Франции в изобилии присутствуют в письме гражданина Фремана-младшего (Fréman Junior), напечатанном в девятнадцатом номере{96}. В обычном для той эпохи мелодраматическом тоне он призывал Конвент и сограждан расправиться с оставшимися якобинцами, пока те не задушили едва-едва народившуюся свободу. Интересно, что в архиве Бабёфа имеется записка от 19 сентября 1794 г. (№ 19 вышел десятью днями позднее), приложенная к несохранившейся статье. В записке говорится: «Направляю тебе несколько строк… о жестокой системе, введенной в действие Обществом якобитов. Прошу тебя напечатать их и уступаю тебе права на них. Фримен-младший (Freeman junior)»{97}.
Различие в написании фамилии удивляет: вряд ли речь идет о двух разных людях. Невозможно и утверждать наверняка, прилагалась ли записка к той статье, которая была опубликована, или к какой-нибудь другой, если Фреман-Фримен писал Бабёфу не один раз. Любопытно, что автор назвал якобинцев «якобитами»: не выдает ли это, вместе с англоязычным написанием фамилии — Фримен — его британское происхождение?
По заметке гражданина Венсана «Сравнение патриота и душегуба» можно судить о том, как некоторые из участников Французской революции представляли себе идеального человека будущего. По мнению Венсана, этот истинный патриот не только любит родину и всячески содействует ее благу, но и с радостью выполняет обязанности сына, мужа и отца, заботится о слабых, уважает стариков. Злоба и мстительность ему незнакомы, однако он ненавидит врагов отчества, а это не только те, кто сражается против него с оружием в руках, но и люди, запятнавшие себя низкими поступками и аморальным поведением. Впрочем, перед тем как объявить кого-либо дурным гражданином, патриот ищет тому надежные доказательства. Он не играет чужой жизнью и свободой, ему чуждо «иезуитское лицемерие, состоящее в том, чтобы маскировать преступления словом добродетель»{98}. Подобный образ «патриота», с одной стороны, несет в себе имплицитную критику якобинцев, которые, согласно распространенным в термидорианском дискурсе стереотипам, как раз и «маскировали преступления словом добродетель». Однако, с другой стороны, в нем просматривается и прямая преемственность с тем этическим идеалом, который пропагандировали Робеспьер и его сподвижники
