— Что-то вы с ним конфликтуете часто.
— Как это?
— Спорите, а то и ссоритесь.
— Дак я и говорю: неуступчивой.
— А муж не такой был? Чем он отличался? И от сына, и от других?
— Петь любил. Сядет, бывало, и поет. Скажу ему: Вась, дело-то не ждет, чего, мол, распелся-то больно. За это денег не платят.
— А он что?
— Да только посмотрит. И опять за свое.
— Какие же песни он любил?
— Много у него было… Вот хоть эту: «Во саду при долине громко пел соловей…» Как ее дальше-то?
— «А я мальчик на чужбине, позабыт от людей». Так?
— Ну так, да. Вот и напел себе беду-то. Накликал. Говорила я ему: не пой, мол, эту. А он знай свое: «На мою-то могилку уж никто не придет».
— Где ж он похоронен, Анастасия Сергеевна?
— Дак где убили, там и похоронен. Леня вон знает.
— Не ездили вы туда?
— Где уж! Дела-те разве отпустят. Ныне каюся: и на маминой могилке разу не побывала на кладбище. Все в работе, в работе. Говорила брату Степану: что ж, мол, забросили-то мамину могилку? А ему тоже некогда. Хоть бы маленько надо было обиходить… А теперь и вовсе потеряли, не знаем где. Жалею… И недалеко мамина-то могила, а не сходить. Васина-то и вовсе незнамо где, на чужой стороне… напел сам себе.
— Как вы думаете, что нужно сделать, чтоб все у вас было по-доброму? Это я про сына.
— Не знаю уж… Нынче ить матерей-то не больно уважают. Они вот оба поперешные, хоть бы и невестушку взять. Это мы, бывало, свекрови-то слово лишнее боялись молвить. А ета — вроде ничего не сказала, но так зырнет, так зырнет, что пронеси, господи!.. Но ты про это не пиши, не надо…
— Чего ж так?
— Обидются. Мать-то им худа не желает. Мать ли им плоха! Другой раз ночи не сплю: как они там, не заболели ли? До свету ворочаешься с боку на бок… мать-то все беспокоится.
— А чего вы о них беспокоитесь? Они живут хорошо: квартира полна всякого добра, зарплату получают большую, ваши внуки институт кончают…
— Да ить как же, мало ли! Материно-то сердце все болит. Другой раз и наплачусь…
— А почему вы не хотите, чтоб сын хозяйничал в огороде?
— Я ли не хочу! Да матери-то ничего для них не жалко.
— Ох, хитрите, Анастасия Сергеевна! Я ведь знаю…
— Ну дак что ж… Я наживала-наживала, а теперь вот так просто отдать? Чтой-то больно хорошо-то?!
— Они поработать рвутся, преобразить все в вашем хозяйстве.
— Я ли им добра не желаю? Мать ли им плоха! Умру — все будет ихнее. А отдать-то, что же, я уж и не хозяйка буду?..
— Эх, сейчас ватрушечки бы с молоком! — мечтательно вздыхал на обратном пути Леонид Васильевич. — Как ты насчет этого, Нин?
