Густо и нагромождённо благоухала шарами и мишурой пушистая, породистая ёлка, пышно блистали сытно, как окорока и колбасы, свисавшие с потолка гирлянды, с суетливой угодливостью вертелись зеркальные шары на стойках, выстреливая сотнями острых лучей под такт оглушительной музыки, сновали однотипные услужливые официанты, с выражением презрительной значительности ёрзал возле своей аппаратуры лысый, по-модному предельно тщательно обритый, но младенчески юный, розовенький ди-джей, лениво поверчивая губами спичку, как делал, зачем-то вспомнилось Льву, Сталлоне в каком-то фильме. Кругом бездна закусок, питья, запахов, блеска, нарядных весёлых людей, свечей, – чего только не было, чтобы почувствовать себя счастливым, значимым, удовлетворённым. Однако всё знакомо и всё скушно Льву. Он не видит Марии, а потому совершенно не понимает, что надо веселиться, что надо праздновать, как люди, вовсю пользуясь благами. Ни одной ясной мысли, ни одного охлаждающего чувства. В голове путаница, дым. Куда его снова втягивают коловращения судьбы?
Оскаливаясь улыбкой, Лев попытался сбежать от компаньонов: он обязан найти Марию. Что с ней, где она? Но эти скучные ловкие липкие люди напирают отовсюду – не оторваться, не обхитрить. Кто тянет в сауну, потным шепотком обещая развлечения. Кто, с нервной усмешечкой, с мелкой вибрацией голоса, сманивает за игорный стол в отдельный кабинет, надеясь сорвать с богатенького лоха солидный куш. Кто простовато предлагает выпить и закусить и в развязности властно кричит официанту. Кто вздумал лезть с анекдотом, очевидно набиваясь в друзья. Кто подошёл познакомиться, с пытливостью и оценкой заглядывая в глаза, но и важничая, всячески выказывая свою независимость и значимость. И столько наплёскивается слов, лишних, бесполезных для Льва слов, столько чужих и чуждых глаз смотрит на него, столько нагромождено противной ему людской суетливости!
Наконец, он перестал им улыбаться. Стоял, молчал, с ленцой покачиваясь на носочках и глубоко засунув руки в карманы брюк. Стал сух и каменист до сдавленного в горсти пренебрежения. Он знает за собой, что не сможет себе позволить быть вульгарным и грубым, но он может позволить себе молчать, просто молчать. Он – над толпой. Он догадывается и опасается, что эти или какие-нибудь другие люди могут заболтать, затереть, загадить его душу. А ему во что бы то ни стало нужно, чтобы в его жизни всё же состоялась истинная высота – высота духа, высота чувств, высота помыслов, высота поступков. Высота всей его последующей жизни, насколько будет ему отмерено.
