И они двинулись в единственно возможном направлении – заглядывая попутно во все приглашающе раскрытые двери и высвечивая на всякий случай факелами то, что за ними.
А там оказывалось раз за разом одно и то же. Маленькие комнатки без окон, более всего похожие на чуланы. В каких-то были полки, уставленные банками и коробками. В других – ломаная мебель и треснувшие зеркала. В третьих – чемоданы и узлы с неведомым барахлом. Где остовы велосипедов, где связки книг, и все – самого неприглядного вида и в вековой пыли…
Коридор повернул налево, потом направо. Потом опять налево.
Те же двери, те же чуланы.
То же замшелое старье.
– Хламовник! – не выдержал наконец, после пятого поворота, старательно молчавший все это время капитан Хиббит. – Натуральный. Издевается, похоже, над нами господин Феррус, ой, издевается!.. Спасибо, не помойка.
Идали поиграл желваками, ничего не ответил.
– Неужели весь этот мусор он накопил? – подивился Кароль. – За свою долгую… – и осекся.
За шестым поворотом они оказались вдруг на распутье.
Дорогу пересек другой коридор, точная копия первого. Возможных направлений сделалось вместо одного три – направо, налево и вперед. Да вдобавок еще парочку – вверх и вниз – любезно предложила узкая винтовая лестница, торчавшая в центре перекрестья.
Братья остановились.
– Красота, – сказал Кароль. – Картина маслом. Называется «Гуляй – не хочу»…
Идали бросил хмурый взгляд на факелы.
– Догорают, – буркнул. – Придется все-та…
Прервал себя на полуслове, застыл, к чему-то прислушиваясь. И просветлел лицом.
– Есть! – сказал, но тут же и нахмурился снова. – Слишком хорошо слышно. Как будто…
Он медленно развернулся и ткнул пальцем в сторону ближайшей двери в поперечном коридоре:
– …ваша девушка буквально здесь!
Кароль незамедлительно шагнул к этой двери, стоявшей тоже нараспашку, как и все остальные, и позвал:
– Раскель!
Никто не ответил.
– Заглянем? – предложил он. Занес уже ногу для следующего шага, но Идали вдруг схватил его за плечо.
– Погоди!
И сделал это, как оказалось, вовремя…
* * *
В один удар он умудрился вложить всю злость, все свои терзанья последних дней, всю боль и оскорбленность души.
Четыре дубовые стены разлетелись в ослепительной беззвучной вспышке мелкими щепками.
Потолок попросту исчез. Возможно, распылился. Исчезло заодно и все, что было внизу.
И Раскель снова начал падать во тьму.
Но на этот раз упал быстро. Ткнулся со всего маху ногами во что-то твердое, от неожиданности не удержался на них и покатился кубарем – из тьмы в свет.
