Звукоусилители замолкли. Танцпол, к тому моменту слегка поредевший, снова заполнился. Повисла небольшая пауза без музыки, словно давая передышку усталым потным телам, потом нас залил хлынувший сверху голубоватый свет и прозвучали первые ноты «Una lacrima sul viso»[48]. Каролина подошла, улыбнулась, обвила руками мою шею, и мы начали медленный томный танец, плавно двигаясь по кругу и тесно обнявшись среди сотни пар, которые покачивали бедрами, кружились или оставались неподвижными. Она поцеловала меня. Или же это я сделал первый шаг. Результат тот же.
Нас понесло.
Жара была, как в тропической оранжерее. Каролина, положив голову мне на плечо, отдавалась моменту. Первую песню сменила «Nights in White Satin»[49]. Это было божественно. Я не помню, чтобы еще когда-либо испытывал подобное ощущение счастья, мне хотелось, чтобы это длилось вечно. И вдруг Каролина подняла лицо, уставив на меня расширенные глаза, приоткрыв рот, с дрожащими губами, как если бы не находила слов.
– Черт! У тебя стоит! – наконец прошептала она мне в ухо.
* * *
От чего зависит жизнь?
В сущности, от пустяков. От хладнокровия Каролины. От того факта, что ей хотелось избежать скандала, столпотворения, которое могло плохо закончиться, а может, она знала многих в этом тщательно оберегаемом мирке, и ей претила мысль стать той, кто привел волка в овчарню. Я не смею представить, что случилось бы, закричи она вдруг: «На помощь, здесь мужик!» Целая толпа матрон набросилась бы на меня, разодрала в клочья, растоптала, линчевала, оскопила – в каком жалком виде я бы оттуда выбрался? А Виржини, горгона на входе? Она без колебаний выцарапала бы мне глаза и придушила, причем как нечего делать. А может, еще и нарочно продлила бы агонию, заставив заплатить за преступление, – я выставил ее на посмешище! Я обманул ее прозорливость и – кто знает! – стал причиной ее увольнения за непростительную халатность. Хотя не исключено, что обошлось бы без насилия, я покинул бы танцпол в кладбищенском молчании, под каменными взглядами, исполненными осуждения и отвращения, которые приберегают для Иуды и прочих предателей, на их лицах я читал бы лишь презрение и жалость, и этот позорный финал был бы еще хуже. Всякий раз, когда я об этом думаю, у меня по спине пробегает холодок.
Но Каролина приложила палец к моим губам, взяла меня за руку и потянула прочь с танцпола, мы забрали в гардеробе наши пальто, она расцеловалась на прощание с тремя приятельницами, и мы покинули «Динго», как две влюбленные, которые решили удалиться пораньше.
