Сердобольная женщина Алла, пышногрудая королева в крахмальной наколке, точным до миллиметра движением отмерила ровно сто пятьдесят. И, приняв самую выигрышную свою позу: бюст подпираем стойкой, а подбородок ладонью, в театре все тетеньки по самоощущению актрисы, спросила томно:
— На гастроли, Юрий Владиславович?
— Не знаю… — он спохватился, не хватало еще плакаться в жилетку буфетчице, и подмигнул. — Не скучайте тут.
Сто пятьдесят пошли одним духом, не оставив по себе и воспоминания, не то что искомого куража. Спасский мимолетно глянул в зеркало за стойкой, отражавшее гитарный изгиб Аллиной фигуры, и, отбросив волосы со лба, пригладил их ладонью. К главному. Уже. Прямо сейчас.
Кабинет главного стоял в плотном кольце осады. Доступа к телу жаждали начальники почти всех цехов, администраторы, несколько обиженных актрис, бывалые контрамарочники плюс масса личностей, которых Спасский вообще видел впервые. Перед гастролями оно бывало так всегда, а он не учел, забыл. Прорваться было совершенно нереально, а время шло, и ситуация оставалась патовой, нерешаемой по определению.
Захотелось в туалет, и беспорядочное движение по коридору временно обрело смысл и цель. Одна из двух смежных кабинок служебного клозета была свободна, и Спасский с наслаждением облегчился; удовольствия прибавлял прерывистый пунктирный звук чьего-то простатита за стенкой. Есть в жизни преимущества, которых в упор не замечаешь, пока тебе не ткнут под нос грубое и зримое сравнение. Но сиюминутное осознание своей мужской полноценности (тьфу-тьфу) ни в коем случае не компенсировало ни теперешних проблем, ни глобальных жизненных неудач. Спасский вышел из кабинки, вымыл руки, плеснул в лицо воды с металлическим запахом и провел рукой по волосам, ощутив под ладонью гладкость залысин. Пора избавляться от этого жеста, он становится попросту смешным.
За спиной клацнул шпингалет, и в проеме соседней кабинки, отраженный в зеркале во всей своей мучительной потности и с плохо застегнутой ширинкой, появился главный.
Менее удачного момента придумать было нельзя. Но более удачного момента Спасскому категорически не светило.
Он поздоровался, деликатно не оборачиваясь, выждал, пока главный умоется и приведет себя в порядок, и лишь затем начал быстро и поначалу довольно четко излагать суть проблемы. Главный морщился и кивал; высушив руки под жужжащей сушилкой, он вышел из туалета и направился в кабинет, так и не отреагировав ни словом, и Спасский засеменил за ним, продолжая говорить уже сбивчиво, сумбурно, с повторами. На подступах к кабинету главного атаковали со всех сторон, однако Спасский держался к нему близко-близко, практически вплотную, как телохранитель звезды, проходящей сквозь строй папарацци к своему автомобилю. Возле самого кабинета пронзило предчувствие презрительного хлопка дверной створки прямо перед лицом, он успел ощутить и холодное дыхание сквозняка, и несильный удар по носу, и жгучее унижение, — Спасский всегда честно, по-живому входил в любую, пускай даже дурацкую эпизодическую роль… Дверь хлопнула, и он оказался внутри.
