. Поэт торопился возместить упущенное за годы непечатания. В последнее десятилетие своей жизни Сапгир широко общался с молодыми литераторами, был чаще всего благосклонен, много сделал для литературной легитимации нового, постсоветского поколения. Он был убежден, что поэты нового поколения лучше, чище; что они не отравлены ядом советской эпохи. Нота скорби особенно отчетливо звучит в словах основателя «Вавилона» Дмитрия Кузьмина: «12 октября 1999 года. Сегодня хоронили Сапгира. Это трудно себе представить: так много жизни в нем было. Даже в последние месяцы он искрился и пенился жизнью, как шампанское»[303]. Именно эти литераторы из поколения родившихся в поздние 1960-е — ранние 1970-е стали хранителями памяти Сапгира[304].
В то же самое время Сапгир был жестче и непримиримее по отношению к поэтам советского времени — своим старшим и младшим современникам, даже к тем из них, кто — как Борис Слуцкий или Андрей Вознесенский — принимали участие в его судьбе. «В детскую [литературу Слуцкий путь] указал, а в толстые журналы путь был закрыт», — сказал Генрих пишущим эти строки в Париже, в мае 1995 года. В предисловии, написанном Сапгиром в 1993-м к изданию «видеом» А. Вознесенского, закодировано немало горькой иронии. Случайно ли, что Сапгир дает Вознесенскому следующую оценку: «В своих видеомах Андрей Вознесенский авангарднее самого себя. Именно они кажутся мне вершиной творчества поэта»?[305]
«Вся эта кодла», — так Сапгир отозвался о Союзе писателей советских времен[306]. На тридцать лет у него была украдена нормальная литературная жизнь. Это была травма, от которой не избавляют ни воспоминания о былых богемных вакханалиях, ни публикации и поздно пришедшая предсмертная слава. В стихах Сапгир высказал все, что он думал о советских «питутелях» еще до начала «перестройки»: «Питутели приехали в колдоб <…> // Потом читали подыхая мух / места — отдельно — выжимая смех / лысняк и молодой полустарух // Теперь — грустняк. Он честный и очкастый / Он с отвращеньем в рифму мыслит часто: / за час — пятнадцать, а за двадцать — триста // Давай, Брусняк, дави их эрудитом / в мощь децибел! — и каждого при этом / всенепременно сделай патриотом // Зови, Песнюк <…>»[307] («Поездка в колдоб», 1984). Центральный Дом литераторов (ЦДЛ) Сапгир не любил всю оставшуюся жизнь, и это чувствовалось во время выступлений и презентаций, на которых ему приходилось бывать: «А в Доме Литераторов — / все те же флюиды — / такой тяжелый дух / отсутствия свободы / что лестница / скрипит — не вынести / советские и детские / романы их и повести» («Овсей Дриз», кн. «Три жизни», 1999)
