. Следуя «извечному желанию русских поэтов» дописать-переписать Пушкина, в «Черновиках…» Сапгир идет гораздо дальше А. К. Толстого, В. Брюсова, В. Ходасевича, В. Набокова
[274]. Но это не только диалоги Сапгира с авторами и их текстами, но и археология литературной культуры эпохи романтизма и постромантизма. В этом смысле особенно примечателен цикл «Этюдов…». Они возникают из попавшегося под руку Сапгиру русского перевода второй строфы из «Greisenworte» Людвига Уланда (1787–1862): «Komm her, mein Kind, o du mein süsses Leben! /Nein, Komm, mein Kind, o du mein süsser Tod! / Denn alles, was mir bitter, nenn’ ich Leben, / Und was mir süss ist, nenn’ ich alles Tod»
[275]. Перевод строфы из Уланда был выполнен Н. П. Огаревым около 1843 года и вошел в его том «Библиотеки поэта» (1956). У Огарева строфа озаглавлена «Слова старца»: «Ко мне, мое дитя, ты жизнь моя… / Нет, нет! ко мне, дитя, моя ты смерть. / Ведь все, что горько, жизнию зову я, / И все, что сладко, называю смертью». Судя по всему, Сапгир исходил именно из перевода Огарева, минуя немецкий оригинал. Вот 9-е из 15-ти стихотворений в «Этюдах…», помещенное Сапгиром под ссылкой «(Из Уланда)»: «Иди ко мне ты — жизнь моя живая / Уйди — ты — смерть моя — сомлело сердце / Я все что горько жизнью называю / а все что сладко называю смертью»
[276].
В «Этюдах…» обнаруживается целый ряд реминисценций из стихов Н. П. Огарева и Я. П. Полонского и несколько прямых отсылок. Среди последних назовем следующие тексты — Огарева: «Стучу — мне двери отпер ключник старый…», ч. VIII и X «Buch der liebe», «Стансы Пушкина. 1826», «У моря»; Полонского: «В гостиной», «На пути из гостей», «Утрата», «Ползет ночная тишина…», «Век», «И. С. Тургеневу». Важную роль в генезисе цикла сыграли описания зимы и берега Финского залива в ряде произведений Полонского («Полярные льды», «Финский берег», «Зимой, в карете») — Сапгир писал «Этюды…» под впечатлением зимнего отдыха в Репино (вместе с женой Людмилой и дочерью от первого брака Еленой). Но в первую очередь тексты Огарева и Полонского послужили поводом для переписки Сапгира с их временем и эпохой, нежели моделью для эмуляции. Название цикла «Этюды в манере Огарева и Полонского» (наш курсив) не лишено двойной романтической иронии[277].
В «Терцихах Генриха Буфарева» «игры» приводят Сапгира к изобретению авторского alter ego (фамилия Буфарев — от скрещения двух корней: «бух» («бухать», «бухарик») и «буф» («буффон», «буффонада»)): «Генриха Буфарева я знаю давно, потому что я его придумал. Он мой тезка и мой двойник. Он живет на Урале. Он пишет стихи. Как всякий советский человек, бывает в Москве и на Кавказе»
