Владимир: Мы ждем Годо.
Эстрагон: Ах да. [Пауза]. Ты уверен, что это здесь?
Владимир: Что?
Эстрагон: Нужно ждать.
Владимир: Он сказал, около дерева. [Они смотрят на дерево.] Ты видишь другие деревья?
Эстрагон: Что это?
Владимир: Похоже на иву. <…>
Эстрагон: Это скорее куст.
Владимир: Деревце.
Эстрагон: Куст.
Владимир: Де… [меняется]. Что ты хочешь этим сказать? Что мы ошиблись местом? <…>
Эстрагон: Что мы делали вчера?
Владимир: Что мы делали вчера?
Эстрагон: Да. <…>
Владимир [оглядываясь вокруг се6я]: Тебе знакомо это место?
Эстрагон: Я этого не говорил[69].
В пьесе Ионеско система гипнотически-тавтологических повторов превращает появление (за сценой) носорога в фантасмагорическую, абсурдную реальность. Из середины 1-го акта «Носорогов»:
Домашняя хозяйка [рыдая]: Он раздавил мою кошку, он раздавил мою кошку!
Официантка. Он раздавил ее кошку! <…>
Все вместе: Какая трагедия, бедный маленький зверек! [Pauvre petite bête!]
Старый господин: Бедный маленький зверек!
Дэйзи и Официантка: Бедный маленький зверек!
Жена лавочника [в окне], Старый господин, Логик:
Бедный маленький зверек![70]
И далее, несколькими страницами ниже, к концу 1-го акта:
Логик: Значит: вы, быть может, видели два раза одного носорога с одним рогом…
Лавочник [повторяя слова, будто стараясь их понять]: Два раза одного носорога…
Владелец кафе [делая то же самое]: С одним рогом…
Логик: …или же вы видели один раз одного носорога с двумя рогами.
Старый господин: [повторяя его слова] Одного носорога с двумя рогами два раза…
Логик: Именно так. Или же вы видели одного носорога с одним рогом, а потом уже другого тоже с одним рогом.
Жена лавочника [из окна]: Ха, ха….
Логик: Или, опять-таки, первоначального носорога с одним рогом, а потом другого с одним рогом <…>[71].
Гений Сапгира (а гений — это способность предсказывать бег времени) соединил принципы «нового» театра абсурда (Сапгир был талантливым драматургом) и традиции русского поэтического авангарда первой половины XX века[72]. (Опыт такого плодотворного синтеза театра и поэзии абсурда позднее воплотится в цикле Сапгира «Монологи. Книга для чтения и представления», 1982.)[73] Как заметил поэт и исследователь авангарда Иван Ахметьев, в «Голосах» «пик формы автора совпал с ситуацией ожидания именно такой книги»[74]. Предметами, куклообразными трибутами мизансцен бытия, статистами изображал своих героев Сапгир периода «Голосов». В «Молчании» к поэту приходит осознание изнутри сюрреалистического (калейдоскопического) сочетания предметов бытия. Статисты стали актерами, осмысливающими авторский текст — и авторское молчание как часть этого текста. Пространство текста и населяющие его предметы и голоса становятся в одно и то же время более конкретными и более условными. Традиционная рампа, отделяющая зрительный зал от сцены-текста, отодвигается, если вовсе не отменяется, и читателю (зрителю воображаемой сцены) предлагается вступить в театрально-поэтическое действо почти наравне с авторским (саморефлексивным) «я» и говорящими-молчащими предметами:
