2. Возьмем теперь противоположный полюс, границу между экспериментирующим теоретизированием и теоретическим мышлением в рамках развернутой системы (см. стр. 10 и 16). Прежде всего мы находим здесь обширную сферу мысленного эксперимента, благодаря которому результаты реальных экспериментов могут приобрести теоретическое значение, а теоретические принципы — предметную наглядность. Любой теоретически продуктивный эксперимент развертывается одновременно в вещах и в мыслях 1Э . Подобно тому как логическое доказательство сопровождается мысленным преобразованием предмета доказательства и поэтому всегда уже является также и мысленным экспериментом 20 , реальный эксперимент сопровождается идеальной демонстрацией и, стало быть, всегда является также и доказательством *
Для исторического анализа принципов экспериментального отношения теоретика к предмету важнейшим является то, каким образом в мышлении устанавливается форма тождества понятия и предмета, форма их соответствия, адекватности друг другу,— такая предметная форма, которая предполагается понятной уже в созерцании (мысленном), и такая схематизация понятия, в которой оно представляется непосредственно предметным (созерцаемым). Это заставляет сосредоточить внимание на фундаментальной философской проблематике. В результате определяется существенная форма отношения теоретического мышления в целом к своему предмету. В эпоху античности мы называем эту форму «теоретическим наблюдением», в эпоху средневековья — «теоретическим истолкованием», в эпоху Нового времени — «теоретическим исследованием».
3. Узловым моментом всех принципиальных проблем, связанных с формой и самим содержанием экспериментальной деятельности определенной эпохи, является противоречие между понятийной формой предмета и формой предметности понятия. Неидеализируемый предмет не познается, понятие, никак не соотносимое с предметностью, пусто 22 . Вместе с тем идеализированные определения предмета «бесконечно» отличаются от его предметных определений. Возникающие здесь парадоксы — как показывают размышления Зенона, Аристотеля, Галилея, Кавальери или Лейбница,— суть парадоксы бесконечного. Наоборот, схематизированное («экземплифицированное») понятие нагружается наглядностью, которая вводит как бы собственную «логику» в теоретическую логику понятий 23 . Можно было бы отнести совокупность первых проблем к математике, совокупность вторых — к логике, если бы не существовало такой проблемы, которая, во-первых, представляет собой средоточие физической теории и решение которой, во-вторых, предполагает решение описанных проблемных ситуаций,— это проблема движения.
