— Полдень уже, — невпопад вздохнула женщина. Затем вскочила вдруг, к чему-то прислушиваясь, рывком поставила девушку на ноги и, протянув ее через всю комнату, толкнула в неприметную дверцу, из которой не так давно они вышли.
— Сиди тихо, не высовывайся! Шуметь не будешь — он тебя не почувствует, я позаботилась…
Закрыла дверь и задернула портьеру.
Илл'а замерла, ловя воздух испуганными глоточками и прислушиваясь к тихим шорохам за стенами. Тяжелая, давящая тревога постепенно овладела ею: будто стоит она на краю чего-то невозвратного, будто тянет ее что-то за этот край…
В комнату за дверью кто-то вошел: легко заскользили шаги, Алим произнесла тихое, почтительное приветствие.
— Жив? — раздался мужской голос, усталый и охрипший.
— Жив. Сам посмотри… — отозвалась жрица безразлично, словно речь не о человеке шла, а о прибившемся двором псе. — С горлом-то что? — зато встревожилась за незнакомца. — Может, подлечить?
— Лорды хуже базарных торговок — орут до хрипоты, — мрачно отмахнулся тот. — Силы лучше побереги… О-о! — видимо заглянул он к больному. — Как тебе удалось?
— Юное дарование из Храма, — пояснила Алим столь неуверенно и нервно, что Илл'а в своей норе чуть не всхлипнула от страха. — Три дня теперь точно протянет!
— Больше и не надо. Сама-то держишься еще? Я должен привести его в сознание.
Послышалась возня, шипение, слабые стоны, перешедшие в болезненный, жалкий плач, сквозь который прорывались то и дело слова:
— Опять… при-ишел? Н-ненавижу… Что еще те-ебе… надо? С-сколько меня…мучить будешь?
— Вам придется встать, — безжалостно отвечал мужчина. — Лорды и советники желают убедиться, что Вы живы! Все уже собрались в Малой Приемной. Вы обязаны поздравить наследника с совершеннолетием на глазах у Двора!
— Не… пойду, — захныкал больной. — Дай у-умереть мне… наконец!
— Пятнадцать минут! — настаивал незнакомец.
— Не… пойду, — вдруг хрипло закаркал несчастный. — Ну, что… т-ты мне сделаешь? — задыхаясь, засмеялся он.
— Не пойдете, — взбешенно зашипел мужчина, — так вместо трех дней оставшихся Вы у меня три месяца гнить будете! И все время в сознании — уж я позабочусь!..
Смех больного оборвался страшным воем — свирепым, безнадежным, болезненным.
Илл'а в ужасе зажала рот ладонью, чтобы не выдать себя криком. Ее трясло — не столько от потраченных сил, сколько от мерзости всего того, к чему невольно и она причастна оказалась.
Больной на кровати выдохся, притих, потом вновь запричитал — неразборчиво и жалобно.
