— Все, — сказала Магда.
Мимоходом мстительно ущипнув Бурдюкова, она вышла, нет, величественно выплыла из спальни. Ее встретили приветственным гулом. Какой-то худой, лысый от избытка чувств с тарелкой, прижатой к животу, рухнул на колени. Цирк! Дешевый театр.
Что за столпотворение?
— Постой, — отец поймал за рукав двинувшегося из спальни Бурдюкова.
— Что?
— Какого дьявола ты делаешь?
— В каком смысле?
Отец пошевелил челюстью.
— В смысле дурацких вопросов, — сказал он.
— А я не могу…
Шлеп! Отец отвесил ему оплеуху и, развернувшись, оставил в спальне одного. Дверь пригасила звуки и веселый голос Магды: «Сегодня у нас все на скорую руку. Извините уж. Сегодня у нас — омлет».
Бурдюков закрыл и открыл глаза.
На короткое мгновение, когда отец отводил руку от его щеки, реальность вновь треснула. Словно лоскуток отстал от драпировки, и оказалось, что оттуда, из прорехи, проглядывает все та же испугавшая его вчера жуть — голые стены, полутьма, грязь и тряпки, обломки вместо мебели, драный топчан вместо широкой двуспальной кровати, обрывки газет вместо ковров и худое, сморщенное, седое существо вместо отца.
Выдохнуть получилось не сразу.
Нет-нет. Это все понарошку, сказал себе Бурдюков. Возможно, недостаток питания. Неизвестно, ел ли он вчера. Утром точно пропустил завтрак, потому что…
Он вспомнил тошнотворную кашицу и согнулся, с трудом подавляя рвотные позывы. Ох ты ж муть… Тише, тише.
За дверью говорили и много смеялись. Не над ним ли? Кто-то попытался зайти в спальню, но Бурдюков смог подставить ногу.
— Нельзя.
С той стороны не стали настаивать.
— Вот дверь, — прошептал Бурдюков, выпрямляясь. — А если тебе скажут, что это не дверь, а кусок фанеры? Ты возмутишься. Да, ты возмутишься. Но вероятность, что ты смотришь на кусок фанеры, от этого никуда не денется.
— Серенький! — донеслось из гостиной. — Я тебе положила!
— Конечно, это несколько ненормально, — продолжил бормотать Бурдюков. — Но если все вокруг…
Он поднял и осмотрел брюки, потом стал их неторопливо натягивать на себя, разведя полы халата.
— …не то чтобы видоизменяется, нет, напрочь пропадает, превращается в кошмар, в фантасмагорию, в какой-то бред…
— Серенький!
Бурдюков вздрогнул от стука в дверь.
— Я уже все!
Он подтянул брюки (брюки ли?) и вышел из спальни.
— Что ты там делал? — спросила Магда.
Перед собой она держала тарелку с желтым прямоугольником омлета.
— Одевался, — сказал Бурдюков.
Он взял тарелку из рук жены.
— Это тебе, — запоздало сказала Магда.
