. У нее было хорошей лепки совершенно женственное личико, а сдерживаемая пронзительность взгляда дополнялась сдержанной чувственностью большого рта, что, опять-таки, не отвечало тогдашней моде, выбиравшей между маленьким ротиком почти без губ и детским ртом из двух разнонаправленных дужек, каждая как лук Купидона. Чарльз, подобно многим мужчинам того времени, жил под некоторым влиянием лафатеровской «Физиогномии»
[59]. Так что он обратил внимание на этот рот, и плотно сжатые губы не ввели его в заблуждение.
Беглый взгляд этих темных глаз всколыхнул в его памяти воспоминания… никак не связанные с Англией. Подобные лица у него ассоциировались с иностранками, и, если уж совсем откровенно (чего он себе не позволил), с иностранками в парижских койках. Его понимание Сары перешло в новое качество. Она умнее и независимее, чем кажется, и в ее натуре угадываются темные уголки.
У большинства англичан той эпохи такое интуитивное открытие вызвало бы отторжение, да и у Чарльза, надо сказать, оно вызвало легкий шок. Разделяя многие предрассудки своих современников, он был готов подозревать чувственность в любом обличье; но если они прибегли бы к чудовищному уравнению, продиктованному своим суперэго, и обвинили бы Сару в том, что она такой родилась, то он был к этому не готов. За что мы должны благодарить его научную ориентацию. Дарвинизм – и в этом отдавали себе отчет наиболее проницательные оппоненты – открывал шлюзы кое-чему посерьезнее, чем развенчание библейской саги о происхождении человека; его глубинная подоплека уходила корнями в детерминизм и бихевиоризм, иными словами, в философию, которая низводит мораль до лицемерия, а долг – до соломенной хижины во время урагана. Я не хочу сказать, что Чарльз полностью оправдывал Сару; просто он не был склонен ее осуждать в той мере, в какой это ей представлялось.
Отчасти, стало быть, научная ориентация… а еще Чарльз с выгодой для себя прочел – исподтишка, так как книга подверглась судебному преследованию за непристойности – роман, вышедший во Франции около десяти лет назад, глубоко детерминистский в своих посылах, знаменитую «Мадам Бовари». И когда он украдкой разглядывал лицо по соседству, имя Эммы Бовари вдруг всплыло в его голове из ниоткуда. Подобные аллюзии одновременно открывают глаза и искушают. Вот почему он так и не откланялся.
Наконец она заговорила:
– Я не знала, что вы здесь.
– Как вы могли знать?
– Я должна вернуться.
И она повернулась, чтобы уйти, но он ее опередил:
