В морду бы плюнула, но даже дышать не могу, — не то, что двинуться.
И потекли безумно долгие минуты, каждая из которой, — длиною в вечность.
Меня связали, засунули в рот кляп, еще пытались облапать, — а я будто и неживая, как кукла тряпичная повисла, позволяя вертеть своим телом во всем стороны. Благо, его таки от меня оттащили, — пока я принадлежу Мороку, говорят, прикасаться нельзя, Маниз руку иначе отрубит.
Кто-то ворчал, что все равно Морок не заберет, — шутка ли, сбежавшую шалаву обратно взять, невозможно, кто-то убеждал дождаться ночи…
А я — будто в дурмане, как будто не со мной все это, — говорят, вот умирает человек, и душа его на все как бы сверху смотрит, — вот так и я. Как со стороны все, безучастно, вроде и со мной происходит, но — не про меня… Одеревенела. Внутри одеревенела. Понимая, — скорей всего, из моей жизни сейчас вытекают последние капли.
Так даже лучше. Лучше одеревенеть. Чтобы не чувствовать того, что будут после делать с моим телом. Лучше.
А потом меня оставили одну и время замерло вместе со мной.
Очнулась только когда дверь распахнулась.
Дернулась, — от голоса его одного, а потом — от взгляда — бешенного, пронзающего.
Углем, пламенем — прожигает.
И Маниз… Что он говорит? Наказание?
Или еще забрать ему обратно меня предлагают?
Что делать?
В ноги Мороку бросаться? Умолять? Просить?
Может, даже и так бы и сделала, — но только это бесполезно. Ничего он не услышит, как и Маниз тогда, когда я объяснить пыталась, что не брала ничего с его кухни. Ничего и слушать не станет. Все такие — сами. Без чужих слов решают. Только в голове у себя.
Да и кто знает, что страшнее?
Морок — зол, это по всему видно.
По тому, как раздуваются его ноздри и сжимаются челюсти. По глазам что все мое тело сейчас цепким пламенем ощупывают.
Кто сказал, что он сам не отдаст меня своей охране, как Маниз? Никто. Даже пытаться не буду.
Он отказывается, а я только закрываю глаза.
Единственное, что он бы мог мне дать — это время. То время, пока его не было, пока ждали его решения и меня не трогали. Вот и все. Теперь, с каждым шагом его, что отдаляется от двери, — а я их слышу, слышу — громко, оглушительно, толчками в сердце, — пошли мои последние секунды. Секунды до того, как налетят, ворвутся, и рвать на части начнут. Вот и все.
Даже не дернулась, когда за мной пришли, — уже быстро, с топотом почти бегущих ног по коридору. Подхватили на руки и потащили — куда? Не здесь будут разделывать? Маниз и из этого шоу решил устроить? На глазах у всех, у его благодарной публики? Может, и сам Морок там даже будет?
