— И ты — весь мой мир, — шепчу, — задыхаясь, дрожа и плавясь под его руками, опаленная жарким дыханием и его горячей кожей, что прижимается уже к моему оголенному телу.
И вот сейчас обжигающие слезы слепят глаза.
Как же быстро он успел меня забыть, наслаждаясь обществом девиц, что его окружают! Тогда, на Побережье, я совсем не задумывалась об этом, как и о том, насколько Антон выделяется на фоне остальных молодых мужчин своей удивительной, одновременно и мужественной и изящной красотой, губами вот этими чувственными, — да всем! От всей души желала ему счастья, — но ни разу даже в мыслях не представляла себе с другой!
И искренне верила каждому его слову, каждому прикосновению, — как и своему сердцу, которое забилось по-настоящему, кажется, лишь после того, как мы однажды встретились глазами в полумраке кафе!
А теперь понимаю… Наверное, — напрасно.
И переживала о том, как он проснется, не застав меня в номере — тоже зря.
Сама себя измучила, — думая, что в этой вынужденной разлуке страдаем мы оба, — от меня как будто огромный кусок самой себя оторвали, а он…
Он, может, говорил все те же слова каждой, — вон, сколько их вокруг него, и всем он улыбается, всем вон явно рад. Зря я, наверное, так испугалась и сбежала, — еще неизвестно, помнит ли он мое имя и узнает ли при встрече…
Это — конец света, это — поезд, который сбивает тебя на всем ходу, еще и размазывая по рельсам, — изощренной пыткой, — понимать, что для него, единственного, кто действительно, на самом деле стал всем моим миром, — я оказалась просто одной из многих. Очередным вагоном, что пронесся мимо, едва зацепив взгляд.
А я… Я была уверена, твердо знала, — свои воспоминания о нем бережно сохраню в сердце, как и самого Антона — на всю жизнь. И даже в старости меня будет греть воспоминание о его горящих глазах, — увы, тогда казалось, что это все, что мне осталось!
А теперь… Теперь понимаю, что нет даже и этого. Его любовь, его слова, — все ложь. Я для него — лишь мимолетный роман, о котором быстро и надежно забыли.
И слезы — обжигают, струясь по щекам, как кислота, что разъедает душу.
Конечно, — все он позабыл, и жизнь для него продолжается, — новыми встречами, новыми ласками, новыми сплетениями тел и ног в его постели. И новыми словами о том, что кто-то для него — весь мир. Словами, что ничего не значат.
И мир расплывается перед глазами, — исчезает все, — и он, и девчонки вокруг него, — и даже звуки. Само время, кажется, замирает вместе со мной, пока я сижу вот так, ослепшая, ничего не видя, даже не утирая слез, — сколько? Час или пять минут? Не знаю. Когда боль захлестывает так сильно, секунда кажется всей жизнью.
