Я на мгновение прислушалась к себе. Что это будет? Позор или фурор? Или и то, и другое?
Хорошо, что у песни было длинное вступление. Было время настроиться… Пока настраивалась, встретилась взглядом сначала с насмешливым Альбертом, а затем с обжигающе-страстным Посейдоном. Вспомнила невольно его наставления. Думает, как бы я его не опозорила? Мол, избранница не умеет петь? Отчего-то последняя мысль казалась мне очевидной. В мужское благородство я, увы, уже давно не верила.
А вот фиг ему! Не дождется! И Альберту, что с наслаждением ждет того, как я сгорю от позора и его хохота, тоже фиг!
Негромко покашляв, я взяла в руки шарик, усиливавший звук.
— Прошу музыкантов на мгновение остановить сию прелестную… ээээ. симфонию, — попросила я.
— В чем дело!? — выкрикнул кто-то из зала, но я не обратила внимание.
— Дело в том, что я хочу признаться в страшном злодеянии, — сообщила я, а зал навострил уши. — Да-да. Ужаснейшая оплошность. Так вышло, что я не умею петь. Ну вообще. Я готовилась, да… Но, увы! Фонограммы нет… сами понимаете.
По залу прошелся баловень-смешок.
— Поэтому, я решила, что расскажу стихотворение. Не хочу мучить ваши уши…
— Это недопустимо! — вскочила одна из судий, но ее остановил Альберт.
— Почему это? Пусть рассказывает стих.
Ну и я рассказала.
— Один мой друг сказал, что честность
Важнее самых лестных слов
И пусть за ней ждет неизвестность
И много горестных шагов…
Однако я пред вами, судьи,
Сегодня все ж ее исполню
И хоть мелодии не помню,
Ее вы все ж примите… гхм… люди!
Мне хлопали. О да, это была импровизация! Зато какая! Высший балл мне не поставили, но и не заклеймили позором. Что ж, надеюсь, что это был хороший результат!
Спустя час, когда и этот этап конкурса завершился и мы с Кувалдой отмечали мой недоуспех в небольшом, но уютном кафе мороженным с карамельным соусом (меня сюда притащили прямо в ванне на глазах у прифигевших официантов), к нам решил присоединиться один из наставников, знакомый Кувалды. Это был невысокий такой дедуля, с седой бородой, настолько желтой и сальной, что складывалось впечатление, что он временами ненароком вытирает об нее руки после обеда. А что? Очень удобно. И шарфик тебе, и салфеточка и слюнявчик. Зато какой шарм! Какой образ!
Дедуля оказался на редкость зловредным старикашкой. И взгляд такой противный, бегающий и колкий, будто бы что-то хочет стырить, но вот никак не решается.
— Дорогая моя, Адель! — расплываясь в масляной противной улыбке, старикан поцеловал Кувалде руку.
