Как бы там ни было, Элизабет Джоунс была «клейнианкой»[7] — она практиковала одно из отпочковавшихся направлений фрейдовского психоанализа, разработанное Мелани Кляйн, австрийским психоаналитиком, которая иммигрировала в Лондон в конце 1920-х. В отличие от Фрейда (и позже его дочери Анны), Кляйн верила, что людям, страдающим от психоза, мог помочь психоанализ, и что необходимый перенос будет осуществлен. По ее теории, психотические личности полны (или даже руководимы) сильнейшей тревогой, а способ достичь облегчения — это сфокусироваться напрямую на глубинных источниках этой тревоги.
Поскольку почти все наши тревоги происходят из очень примитивных (читай — детских) фантазий о частях тела и функциях тела, непосредственный характер клейнианских интерпретаций требует использования тех же формулировок, в которые облечены фантазии пациента. Для этого клейнианские психоаналитики используют те же самые слова и образы, что и пациенты — и в результате, психоаналитики — клейнианцы кажутся такими же чокнутыми, как и их пациенты. Это простое, но зачастую поразительное обменное взаимодействие между доктором и пациентом действует иногда как стрела, пущенная прямо в цель — а именно в то, что вызывает дисбаланс в психике пациента. Если стрела попадает, она пронзает мишень; иногда результат напоминает внезапно открытый клапан, из которого вырывается наружу долго сдерживаемый пар.
Центральный принцип как классического, так и клейнианского анализа состоит в том, что лечащий врач-психоаналитик должен оставаться фактически анонимным для пациента — он не может отвечать на вопросы о себе, иметь семейные портреты на стенах, сказать вам, в какую школу он ходил или куда собирается в отпуск. В действительности вы даже не видите вашего психоаналитика во время сеансов психоанализа. Вы не видите, как он выглядит, когда реагирует на вас и на ваши слова. Вы на кушетке. Этому есть простая причина: если психоаналитик является «чистым листом бумаги», то черты, которые пациент ему приписывает, происходят от самого пациента, а не от врача. Вот тогда и развивается перенос, и пациенту становится лучше видно, как работает его собственный разум. И именно в это путешествие и, в идеале, за этими результатами мы отправились вместе с Элизабет Джоунс.
Хотя я никогда практически ничего не знала о жизни миссис Джоунс, я узнала многое о ней по тому, как она реагировала на меня в комнате, где мы проводили наши сеансы: с терпимостью, терпением и пониманием. Ее голос был спокойным и успокаивающим; ее явно нелегко было испугать. В то же время она была чрезвычайно сопереживающей и безжалостно честной. Она также была первой женщиной — квалифицированным профессионалом, с которой я познакомилась.
