Бабка Юлия ходит между людьми, торопливо ощупывая палкой землю. Останавливается, прислушиваясь к неистовому шуму разрушения.
— Поберегись, бабка, ушибу! — кричат ей с крыши, и тяжелая доска падает к ее ногам. Но она не отходит. Слушает, вытягивает шею. Напряженно смотрит вперед мертвыми глазами.
Оркестр играет громко, но его заглушает шум падающих досок и камней, стук топоров.
На месте первых домов осталась груда трухи.
Ветер гонит и рвет гигантское облако пыли, поднятое над «Шанхаем».
Пожилой пожарный подносит горящий факел к облитой керосином лачуге.
— Эхма, раз в жизни!..
Лачуга ярко вспыхивает. Он отходит в сторону, любуясь огнем, который не надо тушить.
Пожарные поджигают стоящие на отлете хибарки. Высокие столбы пламени вырываются к небу.
Тяжело дыша, Кузьма подходит к бабке Юлии. Он размазывает кулаком грязь по вспотевшему лбу.
— Бабка, а бабка, сейчас Кононенковых крушат, уже крышу сняли, стену бьют.
Лоб бабки Юлии морщится складками.
— Кононенков Павел лежал все, лежал. Восемь лет лежал. Забойщик. Ноги перешибло ему, гнил заживо… Дети из дому ушли. Жена ушла. С голоду умер. А вонь такая из дома шибала, мимо идешь — голову воротишь… Надо все эти доски сжечь. Поди скажи…
Бабка Юлия берет Кузьму за руку. Торопливо идут они по поселку, а кругом адский шум. Носится в воздухе пыль, летят щепки.
— Ого, — кричит Кузя. — От Шагайды одна стенка осталась…
Посреди улицы, на бревне, сидит молодая женщина. Она плачет покачиваясь. Вокруг нее падают куски крыши, щебня, обломки досок. Проносится туча пыли.
— Жалеешь?.. — говорит Ольга, проходя. — Дура, дура ты. Плясать должна.
Ольга бежит дальше. И кажется, что сама, она танцует, так легка ее походка.
Бабка Юлия ходит между грудами обломков и ощупывает все вокруг. Ее лицо потеряло обычную неподвижность. Волнение изменило его черты. Неожиданно она останавливается, касается палкой калитки, стены. Руки ее дрожат.
— Почему Фролова дом не ломаете?.. — кричит она и поднимает свою палку. — Сюда, сюда!..
Несколько человек разом налетают на фроловский дом и разносят его сильными ударами топоров.
— А что, что, бабка? — заглядывает старухе в лицо Кузьма. — Чего тут такое было?
Старуха машет рукой.
— Не надо тебе и знать…
Грохот обвала.
…Посреди пыльного пустыря осталась стоять одна-единственная хибарка. Семен и Матвей приколачивают к ней большую вывеску:
Снизу помельче:
ТАК ЖИЛИ ШАХТЕРЫ ПРИ КАПИТАЛИЗМЕ
Кругом молча стоят люди.
Ослепительный фейерверк.
