, — говорил он, —
не знает при мне ничего в доме (Быт. 39, 8); тотчас же напомнил ей о муже, чтобы пристыдить ее; не сказал «муж твой», но
господин мой, что более могло удержать ее и заставить подумать о том, кто она и к кому питает страсть — госпожа к рабу: «Если он — господин, то ты — госпожа, стыдись же вступать в связь с рабом и подумай, чья ты жена, с кем хочешь совокупиться, к кому делаешься неблагодарной и вероломной, а я оказываю ему большее расположение».
Смотри, как он превозносит его благодеяния. Она, женщина грубая и безстыдная, не могла мыслить ни о чем высоком, потому он пристыжает ее мыслями общечеловеческими и говорит: Не знает при мне ничего, то есть оказывает мне великие благодеяния, а потому я не могу оскорбить своего благодетеля столь чувствительно; он сделал меня вторым господином дома, и он не запретил мне ничего, кроме тебя (Быт. 39, 9). Здесь он возвышает и понятия ее о себе самой, чтобы хотя бы таким образом привести ее в стыд и показать великое ее достоинство. Не останавливается и на этом, но присовокупляет ее название, которое могло удержать ее: Потому что, — говорит, — ты жена ему; как же сделаю я сие великое зло? (Быт. 39, 9). «Здесь нет мужа, — говоришь ты, — и он не увидит наносимой ему обиды»? Но увидит Бог.
Однако увещание нисколько не подействовало, и она влекла Иосифа к себе. Она делала это не потому, что любила его, но желая удовлетворить своей неистовой страсти, как видно из того, что она сделала после. Она требует суда, обвиняет, лжесвидетельствует, предает зверю невинного и ввергает его в темницу, или лучше, она, сколько от нее зависело, уже убила его, вооружив против него таким образом судью. Что же Иосиф? Таков ли и он? Совершенно не таков. Он не противоречил и не обвинял жены. Когда он поставлен был в необходимость объявить причину своего заключения и пребывания в темнице, то и тогда не открыл приключения, — но что? Ибо я, — говорит, — украден из земли Евреев; а также и здесь ничего не сделал (Быт. 40, 15). И вообще нигде не упоминает о блуднице, не хвалится своим поступком, как сделал бы всякий другой если не из тщеславия, то, по крайней мере, для того, чтобы не подумали, будто он за худое дело ввергнут в такое жилище. И если даже люди, виновные в грехе, не воздерживаются от обвинения, хотя самое то подвергает их стыду, то как не удивляться Иосифу, который, будучи чистым, не говорил о страсти жены, не объявлял греха ее и даже, когда достиг власти и сделался правителем всего Египта, не помнил зла и не мстил?
