— Этот возьмите, корейский, хорошо берут…
— Пойдет, — Яна торопливо ухватилась за корректор — достаточно светлый, чтобы не светить желтым пятном на лице. Расплатилась с растерявшей всю приветливость продавщицей. Помялась, прикидывая, сможет ли замазать фонарь в ближайших окрестностях. По всему получалось, что нет. Заранее морщась, Яна вскрыла тюбик и принялась размазывать крем по болезненной припухлости.
— Что ж вы вслепую мажете-то!
— Да ладно, я так, — отмахнулась Яна, но продавщица уже сердито грохнула на прилавок настольное зеркало. Яна со вздохом склонилась над стеклом. Как всегда, отраженное пространство казалось нереальным и (голодным!) пугающе чуждым, а собственное лицо — зеленовато-бледным, напуганным, совсем некрасивым. Приоткрыв от напряжения рот, Яна принялась неумело замазывать фингал, который уже начал багроветь.
Уловив боковым зрением движение за спиной, она невольно скосила глаза. Сердце ухнуло в низ живота, как в воздушной яме, подпрыгнуло, болезненно ударилось изнутри в кости черепа и зависло в солнечном сплетении, тошнотворно вибрируя. Всего лишь прохожий за спиной, размытый до призрачности слоями пыльного стекла, но в то же время ужасающе реальный, материальный настолько, что мог бы повлиять на вращение земли. Колени подогнулись, тело скрутило дрожащим от напряжения вопросительным знаком: бежать? Прятаться? С отчаянным ревом броситься в объятия? Яна прикрыла глаза, медленно втянула воздух носом, считая до восьми, так же медленно выдохнула сквозь плотно сжатые губы.
Это помогло. Сработало достаточно хорошо, чтобы не пойти в разнос. Яна чуть повернула зеркало, чтобы лучше видеть, что творится за спиной, и снова принялась возить пальцем по покрытому слоем тональника синяку.
Пиратская борода отца сильно поседела, и из рыжего он превратился в лысеющего блондина, — но никаких других перемен Яна не заметила. Он был все так же высок и длиннорук, и манеру одеваться не поменял: джинсы с явными следами глажки, невнятная светлая ветровка, и под ней, как дань приличиям, ради соответствия должности и научному званию, — рубашка и галстук. И он все так же знакомо вытягивал шею, высматривая что-то — или кого-то — поверх голов, так что Яне захотелось пригнуться, а еще лучше — заскочить за прилавок и присесть там на корточки, прикрывая голову, — потому что если отцу пришлось ее искать, дело плохо, и влетит ей теперь знатно.
Не то чтобы Яна надеялась, что сумеет скрыть от отца свой приезд, — город О. был слишком мал, чтобы всерьез на это рассчитывать. Скорее она просто об это не думала — и теперь просто смотрела на отца через зеркало, оглушенная звенящей пустотой в голове. Сейчас он повернет голову, на мгновение остановится, вскинув руки, как веснушчатые крылья, чуть наклонится вперед и бросится к ней, стремительный и холодный, как пикирующий на воронье гнездо поморник.
