Артем Зверев — криминалист, которого за отчество Валерьевич все звали попросту Лерыч, — сосредоточенно опылявший дактилоскопическим порошком распахнутую настежь балконную дверь, подтверждающе угукнул:
— Чистенько. Пальчики, насколько могу судить, только его, обстановка не нарушена. Бедненько, но аккуратненько. Хотя он, говорят, и пил изрядно, а вот порядок не как у алкаша.
— А он точно пил? — вырвалось у Арины.
— А это я тебе, душенька, после вскрытия скажу, — проворковал Плюшкин. — Посмотрю на печень и прочие субпродукты, сразу ясно будет — злоупотреблял ли наш Егор Степанович или как.
— Вы его знали?
— Кто ж его не знал, — отозвался вместо Плюшкина Артем. — Хороший был опер. Пока не уволили.
— За что его?
— Ну, официально-то сам рапорт подал, но по сути выдавили, конечно. А за что… во-первых, возраст у него уже был вполне пенсионный, сама видишь. Во-вторых, упрямый. Вот и… Хотя по официальной опять же версии — за злоупотребление горячительными напитками в рабочее время. Раз — выговор, два — выговор, и давай на выход, все как обычно. Ха! Прицепиться-то к любому можно. Покажи мне опера, который не употребляет. Но чтоб чрезмерно… нет, это не про Степаныча. Раньше по крайней мере. Как там после увольнения было, кто ж его знает, — Лерыч пожал плечами, продолжая обрабатывать балконную дверь. — Но бутылок я под кухонной раковиной всего четыре штуки нашел. Одну водочную, старую, три из-под пива, довольно свежие. Если и пил, то тару выносил регулярно. Я ж говорю, непохоже, чтоб опустился мужик. Жил явно один, а в доме порядок.
Ага, отметила про себя Арина, Молодцова о причинах шубинского увольнения можно не расспрашивать.
— Порядок-то порядок, но как насчет вот этого? — так же, носком кроссовки, она показала на ту самую бежевую кучку, в которой, вглядевшись, опознала скомканные подтяжки, одна из которых и изображала «щупальце».
— Вершина, тебе чего, работы не хватает? Чего к подтяжкам прицепилась? Мало ли, — Зверев пожал плечами. — Лежали на краю, свешивались, пистолетом отброшенным их зацепило, вот они и свалились.
— На краю буфета лежали? Странное место для подтяжек. При общем-то порядке. И пистолет не в руке, не рядом с телом, а в стороне валяется. Далековато для самоубийства, не находишь? Или предсмертные судороги?
— Вообще-то при ранении в голову судороги не характерны, — хмыкнул из-за Арининой спины Плюшкин. — Но не характерны — не значит, невозможны. Мозги — материя тонкая, непредсказуемая. Если пистолет отброшен, то лежит вполне на месте. Смывы с ладоней я, кстати, сделал. На предмет следов выстрела. Вот если там чисто будет, тогда можешь с такой же чистой совестью начинать задавать вопросы. А пока не вижу оснований сомневаться, самоубийство как оно есть.
