* * *
Многое вижу, многое замечаю, многому удивляюсь. Всё пытаюсь зафиксировать в письменном виде. Твердо уверен — будет, обязательно будет книга. А еще с грустью сожалею, что не наделен истинным литературным талантом, ведь здесь на каждом шагу такие образы, такие сюжеты! Сюда бы выездную бригаду из классиков: М. Салтыков-Щедрин, Н. Гоголь, Л. Толстой и др. Вот бы где проявлять им свои таланты, шлифовать мастерство! Взять, например, моего соседа по бараку чечена Мусу М. Всякий раз, наблюдая за ним, вспоминаю его земляка, некогда вдохновившего великого Л. Толстого на бессмертного «Хаджи-Мурата». И у Мусы в характере, в привычках, в манерах столько самобытного, доставшегося от предков, сохранившегося в первозданном виде.
Вижу, как всякий раз после бани он аккуратно подстригает ногти на руках и ногах, как обстриженные ногти еще более аккуратно собирает в бумажку, как эту бумажку так же аккуратно сворачивает и куда-то относит, что-то при этом нашептывая. Поймав в очередной раз мой внимательный взгляд, охотно поясняет: «Так надо делать, так положено делать, так все в роду делали, иначе плохо будет, неприятности, неудачи будут, беды придут…»
Кстати, русский язык у Мусы хороший, правильный, почти литературный. При этом я ни разу не видел в его руках книги ни на русском, ни на родном языке. Зато видел, как он читал официальную прокурорскую бумажку, пришедшую в ответ на его очередную жалобу на приговор (дело у него действительно «мутное», как он рьяно утверждает, «полностью сфабрикованное»). Читал очень долго, похоже, без преувеличения, по складам, беззвучно шевеля губами.
Муса болезненно мнителен. Сейчас ему кажется, будто где-то в самых «верхних» чиновных московских кабинетах уже рождено дьявольское решение: всех ранее осужденных чеченов, независимо от сроков наказания, возраста и образования, собрать вместе в самом далеком, самом холодном, самом режимном лагере чуть ли не за полярным кругом и там целенаправленно и методично гнобить, изводить, уничтожать. С учетом грядущих перемен у Мусы всегда наготове собранный дорожный баул, где в идеальном порядке сложен весь его нехитрый арестантский скарб. «Так обязательно будет, я знаю, я чувствую…» — поясняет он по этому поводу доверительным шепотом, беспокойно оглядываясь.
Незадолго до этого он не менее горячо заверял, что всех «тяжеловесов» (арестантов с большими сроками) непременно будут вывозить в специальные зоны со специальным «сверхстрогим» режимом. И тогда также собранный баул наизготовку стоял под его шконкой, и также единственным аргументом-объяснением по этому поводу было расплывчатое, но горячее: «Так обязательно будет, я знаю, я это чувствую…»
