Слезы душили меня. «Только не сейчас! Не сейчас! — хотелось закричать мне. — Ты не можешь умереть сейчас, папа!»
У отца была очень тяжелая жизнь, и я столько сделал уже для нашего будущего, чтобы обеспечить ему спокойную, хорошую старость. Я не был неблагодарным сыном... Мне нестерпимо хотелось сесть на первый же пароход, вернуться в Италию и броситься в объятия матушки. Я страдал при мысли, что не могу пойти в наш собор в Реканати, где теперь горели свечи у гроба моего отца. Я отдал бы все, что у меня было, чтобы только стоять сейчас рядом с органом маэстро Лаццарини и петь «Ингемиско» из Реквиема Верди. Что я тут делаю, в этом чужом городе? Зачем я тут?..
Но вернуться, конечно, было невозможно: я уже выбрал в жизни свою дорогу, был связан контрактом и должен соблюдать его условия. Сегодня мне снова надо выходить на сцену и петь еще в трех актах. С болью в сердце вспомнил я другое представление «Мефистофеля», которое состоялось почти ровно пять лет назад — тогда родилась моя дочурка Рина. Из всех опер, в которых я пел, именно эта опера, говорящая о превратностях человеческой судьбы, так связывалась с рождением и смертью моих близких, так вошла в мою собственную жизнь. Любой лавочник или служащий
по общепринятым законам освобождается на день или два от работы, если кого-то не стало в его семье. Но для актеров, музыкантов, певцов существует другой закон: спектакль должен продолжаться. Мне потребовалось, немалое усилие воли, чтобы заставить себя спустя несколько минут после того, как я узнал о смерти отца, снова выйти на сцену. Я никогда не подумал бы раньше, что у меня хватит на это сил. Может показаться странным, но пение немного утешило меня. В IV акте Фауст становится стариком с седыми волосами и длинной посеребренной бородой. И тут-то я просто не мог не перевоплотиться в своего героя. Но когда я пел арию «Вот я и у предела, с жизнью покончен счет...», я почувствовал, что меня охватывает необычайное ощущение покоя и кротости. Мне казалось, будто дух отца вошел в меня и заговорил во мне моим голосом.
Карузо продолжал бороться со смертью. Очень тяжело было нам, когда он, сознавая, что ему остается уже недолго жить, пригласил к себе — это было 26 февраля — всех своих коллег по театру, чтобы сказать прощальное слово. Мы стояли у его кровати, тщетно пытаясь казаться бодрыми, веселыми, но многие из его старых друзей — Лукреция Бори, Роза Понселле, Скотти, де Лука, Дидур, Ротиер, Паскуале Амато — не в силах были сдержать слезы. Я знал его, конечно, совсем мало. Но и раньше после каждой из наших немногих встреч, и теперь, когда я видел, как он превозмогает страдания, я чувствовал себя обогащенным благородным пылом его необычайно богатой личности. В нем все было необыкновенно — не только голос.
